Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие
Шрифт:
Дабы закончить линию о взаимоотношениях двух этих неординарных женщин – Екатерины и Дианы – заметим, что подобное положение дел с наследниками Генриха разрешилось в конце концов в наилучшем (для Франции, а уж как для жены и фаворитки – судить не нам) смысле: дофин решился на операцию, и у него с Екатериной родилось несколько детей. Диана же, перевалившая к моменту бодрости своего долголетнего друга на пятый десяток, не стала шокировать общество прибавлением в своей неполной семье. Хотя и ей досталась ее доля пирога, ибо буквально пережила вторую молодость, получив от Генриха столь необходимые в подобном возрасте подтверждения его пылкой любви.
В конце концов привыкаешь ко всему. Застарелая ненависть сродни ностальгии: кажется, лишись своего антипода, и чего-то не будет хватать. Во всяком случае и так – а не только всегдашней осторожностью, ставшей второй натурой, – можно объяснить ответ Екатерины, которой маршал Таванн, поверенный в ее делах, преданный ей, с апломбом предложил:
– Хотите я отрежу вашей сопернице нос?
Разговор происходил уже в царствование мужа Медичи – Генриха II. В принципе положение Екатерины было в достаточной степени прочным, маршал брал всю ответственность на себя, да и король вряд ли бы стал особенно страстно инкриминировать жене проступки собственных подданных – можно было в крайнем случае и откреститься, и даже выдержать временную опалу, зато с соперницей было бы покончено раз и навсегда. Но тем не менее Медичи отказалась:
– Ведь сей поступок нанесет Вам вред.
– Я знаю об этом и с радостью пожертвую собой, дабы угодить Вам.
Поняв, что аргументы эгоизма не повлияют на Таванна, королеве пришлось прибегнуть к иным, более эфемерным, но все же – хоть и с большим трудом – она отговорила маршала от подобного доказательства его преданности к ней.
Разговор происходил после 1547 года – с этого года по смерти Франциска I на французском престоле восседал Генрих II. По его воцарении влияние Пуатье стало безраздельным. Тут свою роль сыграло и то, что Генрих оказал доверие коннетаблю герцогу Монморанси, которого с Дианой связывали близкие отношения (так что, может быть, доверие – следствие этих отношений). Но как бы там ни было герцог, которого Франциск I завещал держать в немилости, был главнокомандующим всеми силами государства, что для феодальной эпохи весьма и весьма весомо.
Кроме этого, Диана ловко воспользовалась проснувшимися мужскими силами своего царственного любовника – Екатерина начиная с 1543 года ежегодно рожала, Диана же от подобной чести уклонилась, и поэтому не было ничего удивительного, что король все время проводил с ней.
Екатерине, полностью удаленной от государственных дел и почти полностью – от короля, оставалось только наблюдать за схватками придворных партий и демонстрировать свою любовь к Диане. В отношении короля она неизменно играла роль покинутой, но тем не менее горячо любящей жены, которая, однако, не настаивает на выполнении мужем супружеских прав. Но тут Генрих был непреклонен – и кто возьмет на себя смелость отрицать, что здесь дело не обошлось без советов Дианы?
Генрих слушал советы: Дианины – всегда, Екатеринины – иногда, в те редкие часы и минуты, когда они оставались наедине. Именно в эти редкие часы Екатерина говорила с мужем не о чувствах, не о сопернице в безумной надежде изменить ход событий, а о политике, посвящая его в хитросплетения флорентийского двора, исповедовавшего принцип «разделяй и властвуй» и стравливавшего знатнейших людей государства. Именно это ради спокойствия трона хотела внушить Екатерина мужу – необходимо его управлению. Иначе вельможи, все как один процветающие при короле, могут и объединиться. Что в случае новой тенденции король объективно ослабит и роль своей фаворитки, Екатерина мужу считала возможным не говорить.
Вода, говорят, камень точит. И действительно, что-то западало в душу Генриха – свидетельством этому его гнев против Монморанси и попытки последнего угождать Екатерине.
Вскоре королева начала новую интригу, решив вывести род герцогов Гизов из партии Дианы. Но Гизы, как и Диана, были ревностными католиками, так что Екатерина, спокойно относившаяся к вопросам веры (этому способствовала традиционная утилитарно-политическая политика дома Медичи и то, что она посмотрела на Рим изнутри), в данном случае не могла придать их намечавшимся расхождениям остроту, которая бы явилась непременным следствием религиозной розни. Однако королева имела дело с достойной противницей – Диана в свою очередь начала заигрывать с Гизами, выдав дочь за герцога Омальского и – как ходили весьма упорные слухи – сдав крепость своей добродетели галантному кардиналу Лотарингскому.
Но слухи эти не могли поколебать стойкой симпатии Генриха II. Как и попытки Екатерины найти Диане замену – учитывая ее возраст, королева не теряла надежду в конце концов встряхнуть мужа. Так, в 1554 году, когда Диана, заболев, попросила короля временно не встречаться, Екатерина подставила мужу молодую красавицу – свою дальнюю родственницу мисс Флеминг. В данном случае король не стал спорить с супругой, и в положенное время у мисс родился незаконный сын Генрих Валуа, граф Ангулемский, великий приор Франции. Правда, данное мимолетное увлечение не поколебало его симпатии к Диане, которая простила ему эту маленькую шалость, ибо, как умная женщина, знала, что надо уметь прощать.
Бальзак в резюме к этому случаю риторически вопрошает: «…с какой же стороны такая попытка характеризует Екатерину? Что это: любовь к власти или любовь к мужу? Пусть женщины решают». А мы присоединимся к классику – ему видней.
Генрих остался верен Пуатье до самого конца – в ее цветах: белое с черным (черный цвет – это знак траура, который Диана всю жизнь носила по мужу – де Брезэ) он вышел на бой на копьях с графом Монгомери. Екатерина отговаривала его от поединка, граф отказывался от опасной чести, но король настоял – он же был в цветах своей дамы!
В сшибке граф перебил королевское копье и обломок его попал Генриху в глаз. Он умер через одиннадцать дней, запретив преследовать своего невольного убийцу.
Вскоре Диана, понимая, что надо предпринимать шаги к сближению, ибо теперь она лишилась своей главной опоры, предложила ее замок Шенонсо с прилегающими землями. Этот замок в свою очередь умолили принять в год восшествия на престол Генриха II, уговорили, дабы она простила эпиграммы, написанные на нее в 1537 году и озаглавленные «На Пуатье, старую придворную даму». Там были фразы типа «Никакая дичь не прельстится намалеванною приманкой» – после того как ее же обличали в предыдущих строках, что она красится, покупает себе волосы и зубы. И далее поэт добавлял: «Но если даже ты купишь себе главное, что составляет прелесть женщины – то ты не добьешься от твоего любовника того, чего он хочет, ведь для этого надо быть живой, а не мертвой». Эпиграммы шли из рядов партии герцогини д’Этамп, но и Екатерина читала их с удовольствием. Наверное и Диана, и королева вспоминали об этом, когда возник вопрос с Шенонсо. Но все же Екатерина решила не отступать от своей роли любящей жены и поэтому в присутствии свидетелей заявила:
– Я не могу позабыть (вот это правда! – Примеч. авт.), что она была отрадой моего дорогого Генриха, мне стыдно принимать от нее что-нибудь даром, я дам ей взамен другое поместье и предлагаю ей Шомон-сюр-Луар.
Обмен состоялся. Диана уехала в свои владения, где прожила еще несколько лет (она умерла в 1566 г.), сохраня все свое состояние. Екатерина ее не преследовала: она была политиком и понимала, что Пуатье более не опасна, поддаваться же в политике эмоциям – непозволительная роскошь. Хотя, будь ее воля, этот единственный акт эмоциональной разрядки она бы и совершила, но в том-то и дело, что воли не было.