Блистательные годы. Гран-Канария
Шрифт:
Дункан остановился у темного бокового входа, поднял щеколду на двери и вошел в свой дом. Здесь, в отличие от внешнего мира, царили чистота и покой.
Его отец сидел в своем углу в маленькой, освещенной газовой лампой комнате, на редкость трезвый. В течение последних десяти дней, в честь предстоящего великого события, Длинный Том Стирлинг мучительно соблюдал воздержание.
– Вернулся, – осторожно заметил он, держа в ладонях чашечку курительной глиняной трубки. – Мать в гостиной накрывает на стол.
Мужчины переглянулись – это была мимолетная и неуловимая
– Сегодня тебя ждет откормленный теленок, – прошептал Длинный Том. – Я уже много лет не видел мать такой взбудораженной.
Дункан мрачно уставился на мерцающий огонь в камине, ясно представив себе свое будущее, где не было ни надежд на другую жизни, ни путей к спасению. Услышав внезапный шорох, он обернулся и увидел, что в дверях стоит мать и пристально смотрит на него.
– Твой синий костюм отглажен, Дункан, он на кровати у тебя наверху. И я положила чистую накрахмаленную рубашку и воротничок. Ты должен быть в лучшем виде сегодня вечером.
– В лучшем виде!
Он не мог скрыть своего гнева.
Она поджала губы, но ничего не ответила. Было странно, насколько даже молча она доминировала в комнате. Марта Стирлинг, маленькая женщина в черном поношенном платье, с бледным лицом, покрытым глубокими морщинами. Ее сцепленные под лифом руки были красными, покрытыми шрамами и узлами вен. Они красноречиво свидетельствовали о двадцати пяти годах тяжелого труда, бесконечной череде тазов и ведер мыльной воды, вымытых полов, тысячи стирок, катаний и отбеливаний белья, благодаря чему она истово, неукротимо, благочестиво поддерживала непутевого мужа и воспитывала любимого сына.
– Когда вернешься, я угощу тебя хорошим ужином. – Вместо суровых ноток в ее голосе прозвучали нежность к сыну и гордость за него. – Думаю, ты это заслужил.
Неожиданно его прорвало. Он говорил быстро, с безрассудной настойчивостью отчаяния:
– Мне трудно в этом признаваться, мама, но я должен сказать тебе – я не хочу претендовать на эту должность.
– Это почему?
Ее вопрос прозвучал, как удар хлыста.
– Потому что я ненавижу такую работу!
– Ненавидишь такую работу? – словно не веря своим ушам, повторила мать.
– Да, она мелкая и бесполезная. Это тупик. Если я соглашусь, я застряну на всю жизнь!
– Прекрати! – резко выдохнула она. – Как это грустно слышать, когда так несправедливо отзываются о должности секретаря Совета! Кем же тогда ты хочешь работать, в самом деле?
– Ты знаешь, о чем я всегда мечтал! – ответил он со всей страстью.
Лицо ее озарилось догадкой, но она не утратила самообладания. Она заговорила с жалостью, словно чтобы пробудить его от глупого ребячьего
– Мой бедный Дункан! Я думала, ты навсегда выбросил эту чушь из головы. Не забывай о своем положении в жизни. Мы бедные рабочие люди. И даже если бы у нас были деньги на то, на что ты рассчитываешь… – В ее голосе прозвучало глубокое сожаление. – Я знаю, что для тебя лучше, сын мой. Все эти годы я работала и молилась, чтобы однажды ты мог занять почетное положение, которого твой отец-неудачник так и не добился. И теперь, похоже, все сбудется.
Мотнув головой, она закрыла эту тему:
– Иди наверх и переоденься, сынок. Тебе не стоит опаздывать.
Он промолчал, остановив рвущийся из него поток возражений и просьб. В конце концов, разве она не права? Чего он мог добиться, будучи ограниченным в средствах и физической форме? Он повернулся и пошел наверх.
Там, на принадлежавшем ему чердаке, он бросил взгляд на учебники, которые он так старательно, так бесплодно изучал каждый день до полуночи. Горячие жгучие слезы подступили к его глазам.
Глава 2
Сидя на жесткой скамье в приемной зала Совета, Дункан слышал обыденные голоса, и горечь в нем росла.
Какое имело значение его отчаянное, неутолимое честолюбие? Какое имели значение его собственные способности, которые он чувствовал глубоко внутри, его скрытый дар, который мотивировал каждую мысль, каждое устремление его жизни? Он знал, что обладает редким талантом. Раст, раздавленный пес, вернулся к жизни под его рукой. Однажды во время игры его одноклассник вывихнул плечо. Дункан живо вспомнил, как вправлять вывих, и несколькими движениями здоровой руки привел в чувство кричащего от боли парня.
Дверь открылась. Тодд, привратник, подал знак.
Сквозь пелену табачного дыма Дункан увидел советников за длинным дубовым столом, почувствовал, как их взгляды устремились на него. Председательствовал на Совете отец Маргарет, полковник Скотт, и его взгляд был добрым. Там сидели Троуп, владелец похоронного бюро, Леггат, адвокат, Симпсон, пастор – ничтожества из маленького городка. Но последний член Комитета ничтожеством не был. Это был Честный Джо Овертон, магнат, опора церкви, сделавший себя сам, чьи промышленные подвиги привели к захвату половины окружающих сельских угодий. И когда Дункан выдержал скрытый, оценивающий взгляд этого предпринимателя, он понял, что это его враг.
Первым заговорил полковник Скотт. Он улыбнулся Дункану в знак поддержки:
– Рад видеть тебя здесь, Стирлинг… Что ж, джентльмены, вот, я надеюсь, наш новый секретарь Совета.
– Не так быстро, господин председатель. – Это был Честный Джо. – Это назначение близко касается всех нас. Мы должны оценить квалификацию кандидата.
Леггат, приподняв свою остроконечную бородку, лукаво заметил:
– А разве один из членов семьи кандидата уже не сделал это для нас?
От неявного намека адвоката кровь бросилась Дункану в голову. Он знал, что его озабоченная мать обошла всех членов Комитета, чтобы выпросить для него эту должность.