Ближе смерти и дальше счастья
Шрифт:
— Садист. Если это слабокислая, какой же дрянью воняет сильнокислая?
Деайним расхохотался.
Час назад Одри пришла в голову спасительная мысль. Дело в том, что, смастерив недурной арбалет, Деайним вот уже два дня кряду разнообразно маялся бездельем. Тут-то Одри и предложила ему занятие. Раз они не могут пока вернуться в Конхалор, да и вообще показаться на людях, не попробует ли Деайним под ее руководством свои силы в геологии и почвоведении? Чем жевать дикий салат и набивать рот ягодами, поработал бы на благо земной науки. Чтоб не объяснять долго, она просто подсоединила свое образование Деайниму напрямую.
— Так ты почвовед, географ, геолог? — спросил Деайним, закидывая землей уже ненужную яму почвенного разреза.
— Социолог. Но мы все имеем побочные профессии. На всякий случай. Конечно, не
— Кошмар какой! — Сквозь эти слова отчетливо, как через стекло, виднелись другие: «А что, я б не возражал».
Весь день прошел в рытье ям, а ночью Одри привиделся сон. Сам по себе жуткий, он относился к категории профессиональных снов. Нечто в этом роде рано или поздно посещало любого наблюдателя. Сторонний человек проснулся бы в холодном поту, но Одри уже привыкла. Ей снилось, что она стоит у зеркала и наводит красоту. Вот-вот зайдет Рич. Куда-то они собирались пойти. В руке у Одри — баллончик с золотистым тональным аэрозолем. Она опускает веки, чтоб не щипало глаза, нажимает на распылитель, открывает глаза. В зеркале перед ней — странное. По лицу стекает мутно-золотистыми каплями краска. Не веря себе, Одри протягивает к зеркалу дрожащую руку и касается его. Белесый след сбегает по прохладному стеклу от пальцев. Испуганно отдернув Руку, Одри без всякого зеркала видит, что пальцы оплывают, как свечи. А в зеркале вместо нее маячит что-то совсем уж неразборчивое, безглазое, безликое. Одри беззвучно кричит, но не просыпается, продолжая наблюдать свое исчезновение. В опустевшем зеркале появляется мертвый Рич. Он улыбается ей, но она-то знает, что он мертв. Рич поворачивается к ней спиной, и тут она видит, что это не Рич, а Деайним. Потом Одри раздваивается. Невидимка, пустое место глядит в зеркало, в удаляющуюся спину Деайнима. Сама же Одри, точно наяву, движется в теле Деайнима и видит это тело изнутри. Не сразу понимает она, что видит чужой сон.
Деайниму снится, что он снова в Лабиринте, только крыши у Лабиринта нет. В белых стенах высечены бесчисленные барельефы. Эйлене, Эйлене, Эйлене, все повторяющаяся, мраморная, но странно живая. Она с удовольствием причинила бы ему зло, но не может отделиться от мрамора. Деайним с удовольствием обдумывает всякие злорадства. Постепенно проход сужается, Деайним ускоряет шаги, стены начинают смыкаться за его спиной. Лабиринт выпрямился в длинный узкий коридор. Впереди виселица. Эйлене все-таки выбирается из стены. Из противоположной стены выступает покойница Акейта в полной боевой форме, но с квантовым аннигилятором наперевес. Это Рич, даже и мертвый, вносит свои коррективы.
Акейта и Эйлене препровождают под руки Деайнима к виселице, успевшей трансформироваться в электрический стул. Назначение прибора, Деайниму неясное, Ричу было известно. Деайним, мягко говоря, не хочет. Его усаживают, начинают силой пристегивать руки к подлокотникам. Одри от ужаса просыпается. Невидимка в зеркале исчезла. Невидимка, слившаяся с Деайнимом, отделяется. Теперь Одри уже извне наблюдает порожденное рассудком стуловерчение. Надо что-то делать, лихорадочно размышляет она. Впору подумать, что Деайниму и впрямь грозит гибель. А какая разница?
Пробки, может, выкрутить? Не пойдет. Ведь это сонный морок, и законы, которым он подчиняется, — отнюдь не законы физики. Во сне и из пальца можно застрелить. И вообще какие пробки? Стул стоит на холмике, поросшем серой травой, он ни к чему не подключен, но Одри не сомневается, что механизм сработает. Ну же, Одри, ас контакта, специалист по ощущениям, что делать будешь? Свинцово-серое небо подало Одри идею. С Эйлене, Акейтой и стулом она ничего пока сделать не может, ибо они в центре внимания Деайнима, и сцепление слишком сильно, чтоб решиться на подмену. Как хороший наблюдатель Одри знала, что центральные идеи и образы невозможно менять, но вполне реально подменять. Манипуляция же — другое дело. Формировать, менять и вообще давать себе волю можно только с тем, что находится на периферии. Тогда незаметно, понемногу, центр извратится сам собой.
Одри утяжелила небо, и оно начало с противным скрежетом опускаться. Деайним, естественно, поднял голову. Акейта и Эйлене, лишенные внимания, начали бледнеть, выцветать, сделались картинками, и Одри легко пришлепнула их к небу. Но стул, хотя и не так бесспорно, продолжал существовать. Одри захотелось похулиганить. Стараясь не хихикнуть, она растворила стул. Деайним брякнулся оземь и проснулся.
— Твои штучки, Одри?
— Мои, — радостно сообщила Одри.
— Я что, сплю?
— Спишь, спишь. Хотя… уже нет. Извини, разбудила. Спи дальше. Кстати, сделай одолжение, повернись носом вниз. Совершенно не могу заснуть.
— М-м-м… вот еще. Я привык на спине. На пузе дышать нечем. Кошмары снятся.
— Положим, тебе и на спине не верх восторга видится.
Деайним подумал что-то неразборчиво и повернулся на правый бок, откинув руку. Вот упрямец, подумала Одри, вновь засыпая. Нет чтобы сделать, как ему говорят. Компромисс ему подавай.
Около месяца Деайним рыл ямы, охотился и жевал салат. Его чуть кисловатые листья нравились Одри больше, чем терпкий виорк, Деайним же держался противоположных вкусов. Как ни удивительно, то было их единственное разногласие. Почвенные разрезы и геодезическая съемка на местности увлекли Деайнима. Одри имела свое мнение по поводу трехлапого монстра, изготовленного Деайнимом и гордо именовавшегося теодолитом, но так или иначе огромный кусок местности между Конхалором и Рахатеи был переснят на карты географические, почвенные, и биогеоценологические. Долгие скитания Деайнима после побега с каторги заставили его хорошо изучить местную флору и фауну на практике. Классифицировать Одри и не пыталась: экзобиологи Космодиста сами разберутся. Интересно, какие названия семейств они напридумывают? Парносоцветные? Бр-р. Однолепестковые? Однолепестковые Одри понравились: махровые, как гвоздики, конусы, образованные одним неимоверно длинным лепестком, словно собранным на резинку, конусы розовые, черные, красные, стеклянно-прозрачные, серые с голубыми прожилками, с плоеным краем либо, наоборот, с шнурообразным утолщением вдоль края.
Растительно-землеройно-теодолитная идиллия длилась, пока они не добрались до самых окраин Рахатеи. Уже в предместьях Одри беспокойно заворочалась. Рахатеи — город пограничный. Правда, на данный момент с язычниками очередной мир, но Деайниму встреча с ними ничего хорошего не сулила, ибо и там он был дезертиром и изменником государства. Господи, ну зачем существуют страны! Как было бы хорошо, не будь их. Хотя нет. Быть изменником государству все же лучше, чем быть изменником человечеству. Больше шансов выжить и получить пышную посмертную реабилитацию.
— До посмертной реабилитации я еще дожить намерен, — заверил Одри Деайним. — У меня есть идея.
— Пижон, — хладнокровно заметила Одри, прозондировав идею.
— Ничего-ничего. Это я тоже умею. В предместье мы пока и задержимся. Нам сейчас главное — до храма добраться. Дальше все легко.
— А ну как поскользнешься?
— Типун тебе на язык.
— Тебе на язык, ты хочешь подумать? До моего языка больше световых лет, чем тебе обычных.
«Язык» Деайниму пришлось проглотить. Световые годы также. В другое время он непременно ответил бы на шпильку ибо за словом в карман не лез, но ему было не до ехидных мыслевывертов. Успеть, только успеть.
Последнее слово в перемысле, таким образом, осталось за Одри.
Полевой храм, пыльный, потрескавшийся, благоухал цветами. Цветы тоже имели какой-то пыльный вид, да и припахивали пылью пополам с природным ароматом. Металлические браслеты стражников вспыхивали в тенистой глубине храма. Сам храм был приземистым, кряжистым, его плоскую крышу поддерживали косые колонны, исходящие из одного подножия. У входа в храм стояла чаша в форме глаза, наполненная морской водой — напоминание о слезе Аят. Чаша, почти без ножки, обреталась у ног стилизованной богини. В руке пресветлой создательницы лежала горсть земли. То был храм Аят-землеродящей, храм плодородия. Обычные небольшие колокола отсутствовали начисто, гонгов тоже не было. Зато на деревянном круге храма были разложены странные, похожие на бубны деревянные инструменты. Деайним знал, что это за деревяшки. Круговые алоты, на которых чаще играли, как на бубнах и барабанах, и очень редко — оглаживая. Круг тоже был алотой. Деревья такого размера встречаются за перевалом — не так уж часто, но встречаются. Они невысоки — в два человеческих роста, — но в буквальном смысле поперек себя шире. Метров пять в поперечнике, отсчитала Одри на глаз.