Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
Квартира произвела на Нила двойственное впечатление. Просторная, обставленная добротной импортной мебелью, оклеенная рельефными импортными обоями под рогожку, на кухне изразцовый сине-белый кафель («Голландский», — небрежно бросила Марина, уловив его заинтересованный взгляд), в ванной множество флакончиков и баночек с иностранными этикетками, белая плоская стиральная машина с металлической плашкой «Electrolux». Однако во всем этом благоустройстве Нил ощутил некоторый несимпатичный подтекст: оно призвано было не столько создать комфорт, сколько напомнить обитателям квартиры об их избранности, а посетителю указать его истинное место, прочертить границу между ним и хозяевами. Мол, сколько ты, дорогой совок, ни вкалывай, ни воруй, ни ловчи, ни выслуживайся, все равно не сравняться тебе с ними, с номенклатурно-выездными, рылом не вышел.
Такая спесь неодушевленных вещей была Нилу немного досадна, но больше смешна. Он весело плюхнулся прямо в уличных ботинках на обитый желтым плюшем длинный диван, потом решил, что это будет уже слишком, и быстренько, пока Задонская еще прихорашивалась в своей комнате, скинул ботинки и остался в одних носках. Марина выплыла в обличье тоже весьма неформальном — на ней было надето нечто пенистое, волнистое, на громадных перламутровых пуговицах, не то торжественно-интимный халат, не то парадно-будуарный пеньюар. Во всяком случае, Нил оценил это, хотя постарался виду не подать.
Для разгона перед телятиной был подан копченый угорь. Прихлебывая шабли молдавского разлива, Нил с улыбкой наблюдал, как старательно Марина орудует серебряными ножом и вилкой, отсекая от змееподобной тушки микроскопические кусочки, обмакивает в розовый хрен, деликатно подносит к напомаженному ротику.
Ее движения были столь же откровенно чувственны, как и ее наряд.
«Однако! — подумал Нил. — Да ты нарасхват, Баренцев. С одной Линдой разобраться не успел, а тут как тут другая, похоже, на все готовая… А что, имеет ли смысл тушеваться?»
Мысль была чужая и неуютная.
— Предки когда явятся? — поинтересовался он.
— Примерно через полгодика. В отпуск. А что? — Она одарила его лукавым взглядом.
— В таком случае я покурю прямо здесь. Можно?
— Кури. — Она вздохнула, красиво колыхнув грудью. — А я покамест телятину поставлю разогреть…
После горячего они танцевали под «Аббу», и она прижималась к нему, пыталась снизу заглянуть в глаза, но он плотно их зажмуривал. Потом пили чай с тортом, а потом рассматривали изданный во Франции альбом Сальвадора Дали. От перевернутых радуг, ржавых рыцарей, разжиженных циферблатов, любовно вырисованных какашек и жаркого дыхания Задонской у Нила заболела голова и очень захотелось домой. Он потянулся и встал.
— Мариночка, у тебя было очень мило. И вкусно. Даже не знаю, как тебя благодарить. Она молчала.
— Давай хоть посуду помою, что ли?
— Как хочешь… — умирающим голосом проговорила Задонская.
В этом доме не было проблем ни с моющими средствами, ни с горячей водой, так что с посудой Нил справился оперативно, попутно приговорив недопитую бутылку сухого. Больше здесь делать было нечего, однако приличия требовали попрощаться с хозяйкой, и Нил заглянул в гостиную. Но там было пусто.
— Марина! — громко позвал он. — Марина, я ухожу.
Из ее комнаты донесся жалобный стон.
— Марина, что с тобой?
— Мне плохо…
Он вбежал в комнату и увидел ее разметавшейся на кровати. Глаза ее были закрыты, халат-пеньюар некрасиво задрался, дыхание было прерывистым, судорожным.
— Марина, что с тобой? — . — Не знаю… Все горит внутри…
— Желудок? У вас фестал есть? Или уголь активированный?
— Ниже…
— Печень? Тогда надо аллохол или но-шпу…
— Еще ниже. — Она раскрыла глаза и подмигнула ему. — Прямо так и пылает.
Он рассмеялся.
— Диагноз ясен. Это неизлечимо. Но есть средство, способное принести временное облегчение.
— Какое же?
— Суппозиторий доктора Баренцева. Глубинный массаж.
Он вздохнул и принялся расстегивать штаны.
С раздвинутыми ногами она походила на лягушку, подготовленную к препарации…
— Теперь действительно пора… Нил раздавил окурок в пепельнице. Она обняла его сзади, прижавшись теплой грудью к его голой спине. Он вздрогнул.
— А то остался бы. Утром вместе бы в универ поехали. Трамваи все равно не ходят.
— Частника поймаю… Я бы с радостью, только дома беспокоиться будут…
— Понятно… Кофе на дорожку сварить?
— Будь добра. Кстати, чья это мужественная образина на той фотографии?
— Где? А, это Саша Александров, мой жених. Старший лейтенант, учится в Военно-дипломатической академии. Заканчивает через два года.
— А сейчас вроде как наблюдает за нами и оценивает твои успехи?
— Не хами… Если хочешь знать, я люблю смотреть на его лицо, когда трахаюсь.
И она удалилась варить кофе, а Нил не спеша натянул штаны, вышел в гостиную, раскрыл стоящее у окна пианино, рассеянно нажал несколько клавиш.
— Сыграл бы что-нибудь, — крикнула из кухни Задонская.
— Изволь. — Он придвинул обитую кожей круглую табуретку, сел. — Прощальный романс.
Что спрашивать — меж нами
Все беспредельно ясно,
Тщету любовной драмы
Мы поняли давно.
К чему теперь терзаться
Томлением напрасным,
Не лучше ль улыбаться
И молча пить вино?
Любовь была красива,
Познали мы немало
И пламенных порывов
Вкусили сладкий тлен.
И я не знал сомнений,
Но ты сама порвала
Взаимных упоений
Ажурный гобелен.
— Сволочь ты, Баренцев, — восхищенно сказала Марина, разливая по чашечкам крепкий, ароматный кофе. — Другой бы на твоем месте спасибо сказал…