Ближний бой
Шрифт:
Картавый здесь никогда надолго не задерживался. Потолки в доме текли, отопления не было, приxодилось растапливать камин, пожиравший уйму дров. К тому же забор, окружавший здание, был xлипкий и ненадежный. Эта фазенда имела лишь то преимущество, что о ней никто не знал. Картавый был уверен, что его здесь никто не обнаружит.
За колеёй, ведущей от дома к пыльной сельской дороге, давно никто не ухаживал: машины пробирались через ухабы, буксовали в лужах.
Наконец кортеж вполз в ворота. Бандиты разошлись по зданию. Загорелись лампы под замызганными потолками, заскрипели лестницы и прогнившие половицы. Босс велел
Вовец отправился на кухню проконтролировать приготовление ужина. Босс с Геной остались одни.
Картавый тыкал пальцем в кнопки сотового телефона и беззвучно чертыхался.
— Ни Мясника, ни Казбека, ни Свежачка, — пробурчал он. — Полдня им звоню, никто не отзывается. Как подохли.
Блондин промолчал. Он смотрел на дверцы дубового шкафа, куда Картавый запер три приличных саквояжа. Штруп догадывался, что в них лежит. Прогорев пару лет назад на крахе одного коммерческого банка, Картавый с тех пор предпочитал держать валюту при себе.
Старый вор швырнул телефон на стол.
— Все ясно, — сказал он. — Теперь рулить будет Гаврила, а Мясника с Казбеком он завалил. Дела хреновые, а если Валерия и правда сочинила свою маляву, то тогда совсем паршиво.
— Боря, но как ты узнаешь про маляву? — спросил Штруп.
— Узнаю. Среди его братков есть один верный человечек. Он меня предупредит.
— Гаврилу надо шлепнуть, и чем быстрее, тем лучше.
—Не спеши. Сейчас Гаврила мне не опасен. Вот когда он получит весточку этой суки, то тогда — да. такой малявой Гаврила сможет настроить против меня братву…
В зал вошли Вовец и Сметана — личный повар Картавого. Вовец торжественно нес кастрюлю, из пoд крышки которой выбивался пар. Сметана держaл поднос с тарелками, вилками, ножами и горой нарезанной колбасы.
— Кушать подано! — торжественно возгласил Вовец.
Гена придвинул свое кресло к столу. Во время ужина Вовец вскинул свои юркие глазки на шефа:
— За графским золотишком завтра пойдем?
— Раз уж мы здесь, то надо пошуровать, — с набитым ртом ответил Картавый.
От графской усадьбы под домом осталась глубокая и разветвленная сеть подвалов. Среди окрестных жителей ходил слух, будто в этих лабиринтах прежние владельцы усадьбы, прежде чем удрать в восемнадцатом году в Париж, припрятали золото и драгоценности. Они, видимо, надеялись, что новая власть продержится недолго и можно будет вернуться за своим добром. Но получилось иначе. Дом сгорел, хозяева умерли в эмиграции. Золото не раз пытались искать, каменную кладку во многих местах разворотили, кое-где в подвалах из-за этого обрушились стены.
Картавый, покупая дом, в легенду о спрятанном золоте не верил. Ему понравилась уединенность фазенды. Это была настоящая берлога, в которой можно было перекантоваться и зализать раны. Но когда в прошлом году приехал какой-то француз и начал настырно интересоваться подвалами, старый ворюга взглянул на это дело иначе. Француз объяcнил, что он внук владельца усадьбы, стоявшей нa этом месте, и точно знает, что в подземном лабиринте находятся золото и бриллианты. Он может даже указать примерное расположение тайникa.
Картавый, скептически ухмыляясь, разрешил ему побродить по подвалам, приставив к нему нa всякий случай двух своих парней. С французом него было заключено джентльменское соглашение: если тот найдет золото, то все будет поделено поровну. Как и следовало ожидать, никакого золота француз не нашел, однако обещал вскорости приехать с какими-то приборами, позволяющими просвечивать стены и отыскивать в них пустоты.
Этот чудак оказался довольно назойливым малым, он несколько раз звонил из Франции, напоминая о себе. Его уверенность в существовании золота заразила старого вора. Теперь каждый раз, приезжая сюда, он заставлял своих людей спускаться в подвал и обстукивать молотками стены.
— Сходишь туда утречком с Папуасом и Сметаной, — приказал вор. — А то вы, смотрю, жируете от безделья.
Вовец недовольно замолчал. Ему отнюдь не улыбалась перспектива забираться в сырые и мрачные подвалы, где не было электричества и потолки в любой момент грозили обрушиться. Но спорить с боссом было бесполезно.
Штруп отложил в сторону вилку.
— Борис, так я тебе больше не нужен? — спросил он. — Может, завтра мне отчалить в лагерь? Картавый засмеялся.
— Соскучился по своим девочкам? — Он потрепал Гену по щеке. — Лады, завтра езжай, хотя я бы xотел, чтобы ты остался у меня подольше… Вор подмигнул Штрупу, и тот ухмыльнулся в oтвет.
— Хорошо, что я догадался положить в багажник канистру с бензином, а то бы мы хрен дотащись сюда, — Ханыга обернулся к Олегу. — Значит, его потайная берлога. Только что это он так быcтро слинял с той дачи?
«Жигуль», поджав рессоры и пробуксовывая, пробирался по лесной дороге, по которой недавно проехал кортеж Картавого. Впереди за деревьями виднелось очертание какого-то строения. Олег велел Ханыге остановиться.
— Все, больше ты мне не нужен, — сказал он. Ханыга вздрогнул и настороженно покосился на своего пассажира, решив, видимо, что тот сейчас расправится с ним. Действительно: место глухое, кругом лес. Шмальнуть из пушки с глушилкой, оттащить труп под елку, и дело с концом. Беляев рассмеялся.
— Думаешь, я такой, как ты или твои братки? Ошибаешься. Я никогда не стрелял в затылок и дела гь этого не собираюсь. Поезжай домой и никому ни слова о том, что видел меня, понял?
— Понял, командир.
Обследовав тайничок под сиденьем бандитского автомобиля, Беляев нашел небольшой острый нож, вставленный в ножны. «Ворованный», — подумал Олег, однако прихватил его с собой вместе с пистолетом.
Когда он вылез из машины, Ханыга включил задние, и «жигулы задним ходом пополз в сторону шоссе. Через полминуты он скрылся за деревьями.
Беляев остался один на лесной дороге, больше похожей на широкую тропу. С обеих сторон к ней подступали ели. До берлоги Картавого надо бьгло еще пройти метров триста. Ясно, что по дороге идти рискованно — Олега могли засечь. Поэтому он углубился в лес и двинулся по зарослям, держа тропу в поле зрения.
Быстро сгущались сумерки. Когда Беляев приблизился к ветхому дощатому забору, окружавшему здание, стало совсем темно. В десяти метрах трудно было что-то рассмотреть. Свет горел в трех окнах второго этажа, а также в помещении пристройки.