Близко-далеко
Шрифт:
Навстречу Петровым по широкой аллее быстро шла, почти бежала, молодая женщина в белом платье. Она что-то кричала и протягивала руки к Люсиль. Повиснув на шее у матери, девочка долго и нежно целовала ее. Петровы стояли чуть поодаль, чтобы не мешать этой встрече.
Миссис Маклин была очень хороша – настоящая южная красавица. Пышные черные волосы, продолговатое, чуть смуглое лицо, черные стрелки густых выгнутых ресниц, из-под которых ярко блестели большие темно-карие глаза. Высокий гребень в волосах придавал ей сходство с испанкой. Белое платье мягко облегало стройную фигуру. Женщине можно было дать лет тридцать.
Когда
– Мама! Мама! Вот это Танья! – звонко кричала девочка. И, вспомнив о Степане, прибавила уже тише: – А это ее муж…
Миссис Маклин подошла к Петровым и, приветливо улыбаясь, сказала:
– Миссис и мистер Петровы… Не так ли?
– Совершенно верно, – ответила Таня, пожимая ей руку.
– Просто не знаю, как вас благодарить за дочку..– И она нежно погладила волосы Люсиль. – Впрочем, что же мы тут стоим? Пойдемте в дом! Выпьем по чашке кофе…
– Благодарим за любезное приглашение, – сказал Степан, – но, с вашего позволения, мы сделаем это несколько позже. Мы решили прежде всего завезти Люсиль домой, а сейчас нам нужно срочно отправиться в штаб для устройства своих дел.
– Ах, как жаль! – огорченно воскликнула миссис Маклин. – Но в таком случае я беру с вас обещание, что вы приедете к, нам сегодня в восемь часов вечера на обед. Приходите, конечно, все трое – ведь вас, кажется, трое?.. Будет и мой муж. Он сейчас на службе.
Степан и Таня молча поклонились и, простившись с миссис Маклин и ее дочерью, вышли из сада.
Глава пятая
ТРЕВОГИ АНГЛИЧАН В КАИРЕ
Полковник Мекензи был сильно не в духе: ночью ему снилось, что немцы разбомбили его загородный дом под Лондоном; за утренним завтраком ему подали подгоревший бекон; по дороге на службу путь преградил караван осликов, что полковник считал плохой приметой. Но самое главное было не в этом. Самое главное было в том, что вот уже много дней и недель полковник ощущал нечто похожее на постоянную, тоскливо ноющую зубную боль. Бывали, конечно, моменты, когда важный деловой разговор, или срочное распоряжение начальства, или какое-нибудь письмо отвлекали внимание полковника, он забывал о своей боли и вновь чувствовал себя здоровым человеком. Но момент возбуждения проходил, и боль опять возвращалась. И странно: имя боли было «Сталинград».
Полковник Мекензи не мог бы точно припомнить, как и когда к нему пришла эта болезнь. Она подкрадывалась потихоньку, неслышно, незаметно. В начале второй мировой войны – полковник служил тогда в военном министерстве в Лондоне – он относился к Советскому Союзу не только равнодушно, но даже неприязненно. Во время советско-финляндской кампании 1939–1940 годов Мекензи открыто поддерживал планы англо-французского похода в «помощь» Финляндии. После нападения Германии на СССР полковник Мекензи не без злорадства говорил: «Так русским и надо! Что посеяли, то и пожали». И тут же добавлял крылатую фразу: «Немцы пройдут сквозь Россию, как нож проходит сквозь масло, и максимум через три месяца от России ничего не останется». Кстати сказать, взгляд этот был очень популярен тогда в английском военном министерстве.
Скрепя сердце полковник Мекензи примирился с антигитлеровским военным союзом Англии и СССР. Однако он считал, что это
Когда же в дальнейшем оказалось, что Россия, несмотря на свои неудачи в первый период войны, пережила три месяца, потом шесть, потом девять месяцев и все еще продолжала сопротивляться, – полковник Мекензи стал думать: «Дело оборачивается лучше, чем мы ожидали. Немцы истощат свои силы и завязнут в России, а мы на этом хорошо заработаем. Война кончится английским или, в крайнем случае, англо-американским миром. За разбитые горшки будут платить Германия и Россия».
Весной 1942 года полковник Мекензи был переброшен в Каир. Здесь, находясь в штабе ближневосточного командования, он выполнял весьма сложные и разнообразные функции, однако взгляды его на ход войны и на открывающиеся впереди перспективы остались теми же, что и раньше. Меньше всего полковника беспокоили большие территориальные потери и человеческие жертвы, которые понесла и продолжала нести Россия. Мекензи рассуждал очень просто: «Земли и людей в России много, во всяком случае достаточно для того, чтобы немцы в них утонули».
И вдруг… вдруг что-то испортилось в том механизме мыслей и чувств, которыми жил полковник Мекензи. Когда именно? Этого момента полковник не мог бы точно назвать. По-видимому, «порча» произошла не сразу. Но тем не менее она произошла, а вместе с ней пришла и та надоедливая, ноющая боль, от которой полковник никак не мог избавиться.
Полковник вспомнил один ясный сентябрьский день. После хорошей выпивки накануне он пришел на службу несколько позднее обыкновенного. В прихожей по привычке взглянул в висевшее на стене зеркало. Лицо его было чуть-чуть помято, под глазами нависли мешки, но, в общем, собственный вид доставил полковнику удовлетворение. В самом деле, в свои пятьдесят лет он выглядел еще вполне моложаво. Седины почти не было, щеки отливали румянцем, серые глаза смотрели бодро и энергично…
«Лет до восьмидесяти проживу, а может, и больше», – подумал полковник, и на душе у него стало как-то тепло.
Потом Мекензи прошел в свой кабинет, и секретарь, как всегда, сразу же принес ему последние сводки, полученные за ночь с различных фронтов.
В России дела явно приближались к какому-то решающему моменту. Немцы бешено рвались к Сталинграду, а русские постепенно отступали перед этим натиском. «Надо отдать им справедливость, – подумал полковник Мекензи: – русские храбро дерутся и отходят лишь шаг за шагом, цепляясь за каждую возможность сопротивления. Но все-таки они отходят! В конце концов немцы прижмут русских к Волге, возьмут Сталинград, а тогда…»
Здесь мысли полковника невольно остановились, и он впервые подумал: «А что же тогда?»
Как и большинство англичан, Мекензи не любил заглядывать слишком далеко вперед. Особенно смешили его всякого рода теоретические построения, относящиеся, как он выражался, к «гипотетическому будущему». К чему сегодня ломать себе голову над тем, что случится завтра? Вот придет завтра, тогда видно будет, что делать. Его любимым выражением было «We will muddle through» – «Мы как-нибудь извернемся». И потому, когда у полковника впервые возник вопрос: «А что же тогда?» – он просто отмахнулся от него. Ведь немцы еще не на Волге! Ведь Сталинград еще не пал! Поживем – увидим.