Близнецы. Часть первая
Шрифт:
Фирюль отлично помнит это утро. Он провел его, как и весь последующий день, на полу, принимая удары за троих. Иногда ему кажется, будто память уже забросила то время за печку, но вот сейчас, в новой обители искусств, она изображает в красках знакомый сюжет.
Болит, кажется, вообще все, что может болеть, еще и к горлу подкатывает противная желчь. Отец бьет ногами по лицу – и по ребрам, когда Фирюль хватается за голову и оставляет открытой грудь. На этот раз звериное рычание, всегда сопровождающее избиения, еще громче обычного и еще неразборчивей. Он хоть понимает, что его не слушают? Кажется, вдруг
Раздается грохот. Безболезненный, но жуткий грохот. Через боязливо приподнятые опухшие веки видно, как лежащий на животе отец, не моргая, таращится на Фирюля бешеными глазами. И не шевелится. Фирюль тоже замирает, опасаясь неосторожным шорохом разбудить зверя. Они глядят друг на друга до самого заката, и всю ночь в темноте, и на следующее утро, пока на морщинистый лоб не садится муха. Тогда Фирюль понимает, что отец мертв. Оттолкнув труп в сторону, вылезает из-под скамьи. В тонкой полосе света, пробивающегося через окно, кожа мертвеца как будто блестит. «Куда они пошли?!» – орал отец перед тем, как Фирюль упал на пол, и он не знал, что на это ответить. Теперь он дает себе зарок их найти – и спросить, почему они ушли без него.
– Хочешь выпить сильванера? – обращается к нему настоящее в лице Тегана Перебей Ребро.
– Нет, – отвечает Фирюль и разворачивает его к себе спиной.
Много лет назад он на нижнем уровне этого же здания стаскивает какого-то богатого урода со своей сестры и пинками выгоняет из комнаты. Стельга стыдливо прикрывает едва выросшую грудь и полушепотом говорит, что он должен дождаться очереди. «Дуреха! – свирепеет Фирюль. – Это я! Мать где?»
Сестра, кажется, наконец узнает его, но не спешит бросаться в объятия – только указывает пальцем наверх. Он собирается подняться, да вот в дверях сталкивается с парой рослых препятствий, из-за плеч которых торчит взлохмаченная башка недообслуженного клиента.
Фирюль уворачивается от лапищи, пытающейся сгрести его в охапку, отпрыгивает в сторону и два раза коротко свистит. Мохнатый черный пес, сопровождавший его последние несколько дней, вгрызается в ногу одному из вышибал, а второму прилетает в лицо горсть фальшивых монет. Пока богатей раскрывает рот, чтобы прокричать что-нибудь оскорбительное, Фирюль уже оказывается на втором этаже и быстро отыскивает нужную комнату.
За маленьким столом у открытого окна его мать, закрутив светлые волосы в пучок, перебирает и раскладывает букетиками разные травы. Она так увлечена занятием, что даже не сразу поднимает голову, чтобы взглянуть на вошедшего. И в испуге охает, когда все-таки удосуживается взглянуть.
Фирюль захлопывает за собой дверь и срывающимся голосом спрашивает: «За что?» Мать вскакивает, прижимается к стене, поднимает руки: «Я не… не… не надо». Фирюль хватает ее за плечи и пытается сказать: «Отца нет». Может, у него это даже получается, потому что она вдруг взвизгивает и вырывается: «Ты!..» Мать берет брусок, удерживающий от закрытия оконную раму, и размахивает им, как оружием. Выбив деревяшку у нее из рук, Фирюль с силой отталкивает полоумную в сторону. Она путается в ногах и налетает затылком на откос.
Вместе с матерью падают на пол травяные букетики – она судорожно цепляется за свисающий со стола краешек ткани. Фирюль бросается вперед, распускает ее волосы, осматривает длинную рану и случайно пачкает пальцы в крови.
Распахивается хлипкая дверь. Верещит на пороге полуодетая Стельга. Фирюль слышит из коридора тяжелый топот и, вытерев о занавеску руки, сигает в окно.
– Убил! – блеет позади тоненький голосок. – Он ее убил!
За всю жизнь Фирюль так никому и не признается, что сделал это случайно.
Теперь за окном злополучной комнаты падает крупными хлопьями снег. Хорошо бы он оказался последним в этом году. Счетовод Любек, придя в себя, сообщает, что ему нужно поработать, и оставляет друзей наедине. Теган чешет волосатый живот, рассказывает про своих школяров и попивает невесть как добытый сильванер. Фирюль его не слушает и не притрагивается к вину – он думает о том, как странно вернуться в место, которого столько лет избегал, и кожей ощутить прикосновение прошлого. Он бы все сделал тогда по-другому, скажи ему кто-нибудь, куда это приведет. Перебей Ребро совсем хмелеет и начинает повторяться.
– У меня завтра нет занятий, – говорит он уже во второй или третий раз, – можно расслабиться.
И заново рассказывает брошенную на середине историю. Фирюль принимается потихоньку натягивать одежду. Вороной там, наверное, уже заждался. Надо было все-таки обойтись без Рольны. Езжал бы сразу в Бронт напрямик, да пересилило клятое любопытство. Теган ставит на стол деревянный кубок, похожий на те, которые сжигают на памятных трапезах вместе с какой-нибудь вещью покойного, и замолкает, задумавшись.
– Кстати, хотел сказать, – обращается к нему Фирюль, пользуясь мгновением тишины. – Мне нравится баллада о Рубене и Ильзе.
И, в два глотка допив дорогущий сильванер, уходит, оставляя озадаченного мастера в одиночестве.
Фирюль снова вспоминает о Тегане Перебей Ребро только спустя полдня, на развилке большого тракта, когда подходит время приема порошка. Сунув руку за пазуху, он никак не может нащупать металлический кругляшок – переложил куда-нибудь, что ли? Обшарив карманы, а затем и вытряхнув содержимое котомки на землю в стороне от дороги, Фирюль четко осознает, что ничего не терял и не перекладывал. Даже пальцы помнят: он проверял, на месте ли порошок, перед тем как снять кафтан в той гребаной комнате.
Да только нет больше баночки. Вот и все.
Фирюль беззвучно усмехается. В горле клокочет кашель, смешивается с хохотом. Все человеческое, вымученное, искусственное вдруг ниспадает, как разорванная страстным любовником одежда.
– Да пошел ты, – говорит он Тегану, Любеку, Отто Тильбе, отцу и самому себе.
Он в произвольном порядке скидывает еду и вещи обратно в котомку, не заботясь о том, что может случайно что-нибудь раздавить. Вороной бьет копытом смешанный с грязью снег, и брызги прилетают Фирюлю в лицо. Он бросает наскоро слепленный комок в ответ, вызвав у коня поистине жеребячье недоумение, и утирает рукавом висок.