Близнецы. В поисках половинки
Шрифт:
– Милая Мила по школе ходила, – довольно громко, чтобы все услышали, прошептала Вера и склонилась над тетрадкой. Вербилин за ее спиной довольно хмыкнул. Мила состроила Петьке злую рожицу.
И что в нем нашла Чуйкина? Петька никакой. Высокий, узколицый, с длинным горбатым носом, вечно полуприкрытыми сонными глазами, соломенными, падающими на лоб волосами. Он был молчалив, а если и открывал рот, то говорил обычно одни глупости. Чуйкина с ним никогда и не разговаривала, просто стояла рядом. Это у них называлось «дружба». Если Петька брал ее за руку, то это начинало называться «любовь».
А еще он любил анимэ, японские мультики с людьми-мутантами, где у всех неправдоподобно большие головы и глаза, а тела такие маленькие, что если бы не голова, то они могли бы проходить в замочную скважину. У Чуйкиной анимэ было завались, потому что отец у нее был аниматором, сам делал мультфильмы и время от времени с работы приносил новинки. Добрая Чуя тут же делилась фильмами с Петькой. Это у них снова называлось «дружбой». Если Петька диск возвращал, то, считай, они стояли на пороге любви. Но это случалось редко. В основном мультфильмы пропадали в дебрях вербилинской квартиры. Тогда Галя с Петькой оставались в состоянии «дружбы», никуда не переходя.
Обычно через руки Чуйкиной проходило что-то незначительное. Девочки-цветы, девочки-лисички (в этом месте зрители долго смеются, поглядывая на задумчивую Лис), роботы-трансформеры. Но в этот раз Галиному папеньке достался особо ценный диск – свежачок, нигде и никогда не выходивший, с субтитрами вместо перевода. Миле не столько мечталось приобщиться к миру японской анимации и погрузиться в невероятный мир анимэ, сколько просто захотелось первой увидеть то, что так сильно разрекламировала Чуйкина. Как говорится, не надо было трясти этим диском на каждом углу.
К тому же ее слегка раздражала эта идиллия между сонным Петькой и стукнутой на всю голову Чуйкиной. Она мечтала пойти по папенькиным следам, тоже стать аниматором, вечно рисовала какие-то фазы – это когда движение изображается поступательно, – уголки всех ее тетрадок пестрели зверушками и деревьями. Если такую тетрадку быстро пролистать, то нарисованная картинка «оживает» – зверушка начинает бежать, дерево качаться. Прикольная штука. Мила тоже пыталась нарисовать что-нибудь подобное, но у нее на это не хватало терпения. В тетрадке 48 листов, значит, надо сделать 48 почти одинаковых картинок. Рисовала она примерно половину, а потом бросала это дело. Чуйкина же разрисовала с десяток тетрадок.
Внезапная слабость нарушила вчерашние планы Милы по захвату диска. А после того, как он уже побывал в руках Лисичкиной и, судя по всему, добрался-таки до Петьки, увидеть этот фильм в обозримом будущем шансов было мало.
Мила так долго сверлила взглядом несчастного Петьку, что тот слегка приоткрыл глаза. Мила улыбнулась ему, давая понять, что он ей очень нужен. И в ту же секунду Петьку заслонила фигура Чуйкиной. Лицо у нее было очень недовольное. Бровки подняты домиком, выражая крайнюю степень удивления – чего это Мила решила строить глазки Вербилину. Ничего не понимающий Петя наклонился вперед, чтобы все-таки выяснить, чего от него хотела Кудряшова. Себя он не считал исключительной собственностью Чуйкиной, поэтому Галины попытки
Галя, теперь уже развернувшись в Петькину сторону, вновь перекрыла Милу. Петька откинулся назад, пытаясь все же выяснить, что происходит. Стул качнулся. Петька потерял равновесие и грохнулся на пол.
– Чего тебе? – успел крикнуть Петька, опрокидываясь в проход.
Терпению математички пришел конец. Сегодня весь урок эти неугомонные чудовища в образе детей занимаются у нее черт знает чем: Замятина опоздала, Верещагин с Кудряшовой в открытую читают постороннюю литературу, Лисичкина смотрит в окно, Вербилин вообще орет в голос и падает со стульев.
– Оба! Встали и вышли из класса! – гаркнула она, бросая мел на стол.
– Елизавета Петровна! А че я сделал-то? – вскочил Петька, быстро одергивая свитер, как будто причиной учительского недовольства был завернутый воротничок или не очень чистые манжеты сорочки.
– Ты мне не чокай! – перешла на ультразвук математичка. – Распустились! Вон из класса! И Кудряшову с собой прихвати. Поделитесь там новостями, а потом будете у меня на пару самостоятельную писать по новой теме.
– А че сразу я-то? – не сдавался Петька.
Но учительница сурово сдвинула брови и отошла к столу.
– Пойдем, пойдем! – сорвалась с места Мила – это был хороший повод выяснить у Петьки про диск с мультами.
Вербилин дернулся, недовольно поморщившись, – не то, чтобы он был большой любитель математики или новая тема нашла в его душе живой отклик, просто ситуация требовала скандала. Но так как от Королевы Елизаветы (вот такое незатейливое прозвище придумали математичке ее любимые ученики) можно было и по шее получить в виде пары в журнал и вызова родителей к завучу, Петька только глубоко вздохнул и поплелся к выходу, рядом с которым уже стояла Кудряшова. Мила приветливо улыбалась.
Она была настолько увлечена собственными мыслями, что не замечала, какими глазами на нее смотрят одноклассники. А взгляды у них были более чем красноречивыми. В глазах Лены и Гали читалась явная ненависть. Вера смотрела с деланым равнодушием, хотя на самом деле ей было жутко интересно, что происходит и что может быть у Вербилина с Милой. Во взгляде Федорова проскакивал то восторг, то испуг, потому что девчонок он еще побаивался, но Мила вызывала у него живейший интерес своей полной непредсказуемостью. Верещагин откровенно веселился, довольно хихикая и покачивая головой.
Но был один человек, которому показалось, что он все понял. Это был Леша Белов.
Внешность Лехи был невзрачна, и он сам это отлично понимал. Долговязый, с жиденькими волосами, длиннолицый и длинноносый, он привык держаться в тени крупного Верещагина. Рядом с ним он чувствовал себя силой и даже позволял иногда часть спокойной уверенности Антона перекладывать на себя. Сейчас он мял в кулаке пришедшую записку и чувствовал себя по меньшей мере Наполеоном перед Ватерлоо или, на худой конец, Александром Македонским на границе с Индией. И если у Антона внезапное признание в любви не вызвало никаких эмоций, то Белова словно взорвало изнутри. Чужое откровение, адресованное не ему, накрыло его с головой, сделало глухим и слепым.