Блокада
Шрифт:
— Я каждый день моюсь, — обиделся Коркин, — это я от пакости вспотел…
— Ладно, — пробормотал Филя, — значит, надо два раза в день. Ты только не пугайся, сейчас я тут разберусь…
Мальчишка подмигнул Коркину и подошел к приборам.
— Сейчас-сейчас. Коркин, ты пока посиди у стола. Посмотри картинки. Видишь куски… пластика. Ну вон на столе. Только ничего не воруй и не ломай. Пустой за каждый такой листок вернее, чем за железку, хватается. А я сейчас… Так. Пустой сказал, что значок должен быть в виде восьмиконечного креста. Резервное питание. Ага!
Филя отыскал нужное пятно на матовой поверхности рабочего стола и надавил на него пальцем. Где-то на крыше что-то со скрежетом зашевелилось, панели приборов затеплились мягким светом, из кондиционера подул
— Точно я сказать не могу, Коркин, может, я и в самом деле светлый, хотя бабки и говорили, что мою мать убили ватажники, когда она ходила в степной поселок за сыром, а отец замерз в лесу, и были они обычными лесовиками. Так что и я лесовик. Но хочу стать светлым. Тут, по словам Пустого, главное — начать. Вот стану я светлым — и все мои дети будут светлыми. Понял?
— Нет, — как зачарованный, замотал головой Коркин.
— Ну ладно, — вздохнул Филя. — Потом поймешь. Я тоже вначале ничего не понимал и смотрел на Пустого или как на бога, или как на чудовину из конца мира. А потом кое-чего соображать начал. Вот смотри сюда.
Филя коснулся пальцем правого экрана, среди всплывшего орнамента выхватил взглядом нужную фигуру и, нажав на нее, радостно заорал:
— Пустой! Пустой! Это я! Сработало!
— Филипп? — откуда-то из стены или с потолка донесся чуть глуховатый голос механика. — Хорошо. Больше ничего не трогай, я сейчас буду. Кстати, я тебя порадую: лебедку твою я починил. Вот только не знаю — зачем она нам теперь? Ты понял?
— Понял, — сразу скис Филя и обернулся к Коркину, который был близок к обмороку. — Теперь будет мне какая-то дополнительная работа. Надеюсь, не уборка улиц Поселка. Ты чего, Коркин? Закрой рот, и не такое увидишь. Я когда только сошелся с Пустым, у меня от изумления даже понос случался. Давай распаковывай мешки, инструменты там у тебя, сейчас будем здесь кое-что снимать.
— Как? — прохрипел Коркин, тыкая пальцем в сторону приборов. — Как туда забрался Пустой?! И когда? Он же в мастерской остался!
Глава 7
День выдался таким длинным, что на ходу засыпающему Коркину чудилось, будто с давнего-давнего утра, когда он собрался в пятый раз уламывать отшельника на поход к Пустому, прошла неделя. Лес, уговоры старика, долгая дорога к мастерской, томительное ожидание и уговоры Фили, орда, резня в Поселке, налет страшных веретен светлых, живое опадающее месиво людей и коней, ужасающий ковер проволочника и поход на разоренную базу светлых склеились в голове Коркина в неразделимый комок, и, когда уже в темноте Пустой дал команду выносить из лаборатории упакованные в мешковину, как сказал тот же Филя, «приборы», Коркин работал, ничего не соображая, напрягался, как запряженная в тяжелую телегу лошадь щербатого Толстуна, которого самого, скорее всего, еще с полудня не было в живых.
Над Поселком опустилась ночь, небо показалось Коркину звездным как никогда, к тому же луна сияла в половину диска, и унесший запахи гари северный ветер обратил закурчавившийся проволочником Поселок в кочковатый луг, о происхождении которого думать не хотелось. Сразу у выхода из лаборатории Коркин увидел светящийся квадрат, в котором суетился все еще не вполне трезвый старик Сишек, и стал подавать «приборы» туда, не сразу сообразив, что сверкающая огнями комната — не что иное, как внутренности той самой машины, которую светлые отдали в ремонт Пустому. Сил на то, чтобы рассматривать при лунном свете таинственную машину, у Коркина уже не было, он подал Сишеку в светящееся нутро последний мешок, ухватился за протянутую руку, плюхнулся на мягкое, обволакивающее тело боковое сиденье и уснул. Коркин не проснулся ни когда из лаборатории вышли утомленный Филя и напряженный Пустой, ни когда механик занял место за управлением машины, а Филя уселся рядом и принялся запоминать манипуляции Пустого, ни когда машина зашуршала колесами по ковру проволочника и сзади громыхнул взрыв. Механик остановил машину, открыл боковую дверь и встал на подножку, всматриваясь в пылающие
Коркин не проснулся даже тогда, когда Филя и Ройнаг подхватили его за руки и за ноги и отнесли в спальную комнату без окон, где уже сладко сопел отшельник и посвистывал у него в ногах Рук, который тем не менее немедленно проснулся и переполз под бок к хозяину. Коркин открыл глаза только на следующий день и только от запаха еды, потому как не ел ничего со вчерашнего утра, но тут же вспомнил кровавое месиво на улицах Поселка и подавил рвотный позыв лишь потому, что живот у него был пуст.
— Коркин! — Запустивший в комнату через дверь снопы света Филя был подтянут, хотя красные глаза его говорили о том, что выспаться ему все же не удалось. — Предлагаю умыться, потому как на крыше накрыт стол и второй раз тебя звать никто не будет.
— Почему на крыше? — не понял Коркин.
— Тут внизу запах, — потянул Филя носом, и Коркин и вправду почувствовал пробивающийся сквозь запах еды сладковатый аромат смерти.
— А там ветерок, — постарался приободриться Филя. — С запада, свежий. Странно — со стороны Мороси, а свежий. Вода в бочке за дверью, ковш на крючке, тряпица, чтобы утереться, там же. Да поторопись! А то ветер задует с Поселка — будет не до еды. Потом Пустой хочет с тобой говорить.
Коркин кивнул, опустил ноги на застеленный травяными циновками пол и с интересом оглядел и десяток деревянных топчанов, на одном из которых он очутился неведомо как, и стены, беленные так же, как была выбелена мастерская снаружи. Бочка оказалась именно там, где и сказал Филя, и вскоре Коркин поднимался наверх, думая сразу о многих вещах: что неплохо было бы поскоблить подбородок ножом, но мыльный вар остался у него дома, и что, наверное, кухня все-таки внизу, потому как запахи поднимаются вверх, что есть и вправду очень хочется, что он впервые проснулся не с восходом солнца, а позже, и о том, заплатит ли ему Пустой, и если заплатит, то где ж Коркин разыщет теперь старосту, и что же теперь стало с его мыльным варом и со всей избой? Наверху и в самом деле был накрыт стол, вокруг которого на позаимствованных в лаборатории стульях сидели знакомые лесовики и сам Пустой.
— Сюда! — позвал Филя Коркина и кивнул ему на свободное место.
Коркин опустился на стул и только тут узрел, что перед ним стоит пластиковое блюдо, а на нем лежит порция еды, которой в другое время ему хватило бы дня натри. В центре блюда отливали салом и исходили парком пять больших розовых клубней, запеченных с травами, без кожуры. Тут же лежал пучок вымоченного с солью молодого тростника, половинка поджаренного на жире зеленого яблока, четыре отваренных с медом шляпки дубового гриба и сочный, покрытый коричневой корочкой кусок мяса! «Оленина!» — с ходу определил Коркин по форме изогнувшихся ребрышек и растерянно посмотрел на соседей. Их порции уменьшились уже наполовину, и, судя по всему, поедание остатков давалось им с немалым трудом. Тут же лежал лист пластика, на котором высились ломти настоящего, чистого, без примеси орехов дубовника хлеба и стояла плошка с чистой солью. В довершение у каждого пирующего имелась стальная кружка, которую следовало наполнять из кадушки, стоявшей недалеко от стола, над которым, кроме всего прочего, витал невыразимо сытный дух. Коркин наклонился над блюдом и стиснул зубы. Перед глазами встала вчерашняя резня.
— Нет, — пробормотал Сишек, зачерпывая из кадушки и прикладываясь к предложенному питью. — Вино — это совсем не мое пойло. Да еще разбавленное водой. Даже для утреннего прояснения мозгов не подходит.
— Было бы что прояснять, — буркнул Хантик, но никто не засмеялся шутке.
Коркин оторвал взгляд от тарелки и тут только заметил, что приведенный им отшельник сидит напротив него и с удовольствием обгладывает оленьи ребрышки. Капюшон драного плаща лежал у него на плечах, и Коркину и всем окружающим представала обычная физиономия седого старика, зубов которому уже не хватало, но аппетита доставало на пятерых.