Блокада
Шрифт:
Среди обитателей стоянки перед мостом взгляд скорняка сразу же выделил и собачников, и каких-то незнакомцев в чудных одеяниях, и, судя по облику Вотека, обычных поселенцев, до странности похожих друг на друга как раз пестротой одежд и огромным количеством бус и ожерелий на пуках, шеях и даже ногах. Непременные шапки, одежда тоже были прошиты бисером. Как раз эти поселенцы и перестали обращать внимание на машину в первую очередь, тем более что у каждого из них были и более важные дела. Двое стояли у колодца с ведром и цепью, явно не собираясь одарить водой подошедшего Рашпика бесплатно, еще двое точно так же охраняли поленницу дров. Один стоял у пустого кострища и позвякивал треногой с подвешенным на ней котлом. Поодаль с десяток, как их обозвал про себя Коркин, пестряков разложили перед собой на циновках какие-то овощи, зелень, зерна и даже копчености. Остальные пестряки вернулись к палаткам и шатрам, что позволило Коркину определить в них паломников, странников или бродяг. Иными были собачники и похожие на них незнакомцы. Первых было пятеро. Они сидели у собственного костра, что был разложен у входа в залатанный серый шатер. Поодаль переступала с ноги на ногу крепкая лошадка. Коркин даже с расстояния в сотню шагов различал серые линии рисунков на щеках собачников. Все пятеро были или чисто выбриты, или безволосы. Все держали в руках ружья.
Незнакомцы казались их соперниками. Они и стояли со своим шатром, не сшитым, а словно сплетенным из толстых нитей, по другую сторону от вездехода, ближе к мосту. И смотрели скорее на собачников, чем на диковинную машину. Их тоже было пятеро. Вместо бесформенных курток и штанов из грубой ткани они были одеты в неплохую шерстяную одежду, прикрытую сверху то ли пластиковым, то ли кожаным подобием защитного доспеха: округлые шлемы, нагрудники и наплечники так и поблескивали, словно натертые маслом. Но ружей у незнакомцев не было. Их заменяли копья, тесаки и луки, что нисколько не смущало пятерых бородачей.
«Запленочные ближние», — понял Коркин. Те, кто живут за четвертой пленкой, куда уж ближе. Вот как выходит. И здесь люди живут. Да еще путешествуют, торгуют, воюют, плетут украшения, приходят к Ведьминой горе и умеют привыкать к виду чудной машины за пять минут.
— Пять монет! — запричитал внизу Сишек, — По монете за ведро воды и по монете за вязанку хвороста! А вязанки-то! Смотреть не на что! За пять минут прогорит! Пустой! Я смотрю, у них в той стороне отгородка стоит для нужды: если с меня еще и за это монету стребуют — я прямо здесь нагажу, и мне отлить на то, что тут бабы бродят!
Баб в самом деле бродило немного — Коркин разглядел трех бабок в бусах, что сидели у тех же палаток, хотя кто мог разобрать их возраст в пестроте одеяний. В любом случае на Ярку, которая, прислушиваясь к окрикам Фили из кабины, помогала Хантику у корзин с едой, глазели куда уж сильнее, чем на машину.
— Бабы тут в цене, — с пониманием поднял лицо к Коркину Хантик. — Ты уж береги Ярку, скорняк, а то украдут.
Лицо недотроги, которое еще не успело посветлеть после пережитого, вдруг покрылось румянцем, и Коркин, в груди у которого разлилось тепло, подумал, что и словом пока еще не перемолвился с Яркой, а вот уж все их сплели друг с другом — словно свадьбу недавно отпраздновали.
Солнце начинало клониться к серой пелене четвертой пленки, подсвечивая ее край, Пустой о чем-то поговорил с двумя пестряками, что стояли у начала моста, потом подошел к запленочникам и перемолвился с ними несколькими словами, свистнул Хантику и передал им из рук подбежавшего Рашпика корзинку, в которой Коркин разглядел несколько глинок. Кобба, накинув колпак на голову, помогал Хантику у костра. Сишек с завистью провожал взглядом уплывающие к незнакомцам глинки. Ярка резала сушеные корни и крошила в котел грибы. Рук посвистывал в отсеке, откуда его не выпустил Филя. Веки Коркина отяжелели, он едва не заснул, вздрогнул, посмотрел на старенький таймер и понял, что сидит на крыше вездехода уже минут сорок и так вымотался за последние дни, что готов уснуть, не бросив в желудок даже горсти зерна.
Между тем от котла начинал уже подниматься аппетитный парок, когда вдруг заскрежетали ворота на мосту и оттуда появился Вотек. Старик пытался бежать, но скорее семенил. Еще не сойдя с моста, он замахал руками и закричал Пустому:
— Механик! Сворачивайся — и вперед, пока хозяйка не передумала. Ты с ней уже через Горника сговаривался, оказывается? Примет только двоих, но на ночевку велела за мостом вставать. Вместе с повозкой!
— В машину! — скомандовал Пустой.
— А как же похлебка? — растерялся Хантик и тут же заорал Рашпику: — У ну-ка быстренько! Дрова в машину, котел тоже в машину, ничего, вернем на выезде, и угольки, угольки подбери! В глинку их клади, в глинку! За все деньги уплачены!
Коркин нырнул в люк, занял место возле Пустого, с облегчением дождался прикосновения Ярки, закашлялся было от дымка, но механик потянул за рычаг, и крыша вездехода поднялась на ладонь.
— Выдержит? — с тревогой спросил Хантик, когда машина выкатила на мост.
— Раньше умели строить, — кивнул Пустой. — Судя по всему, мост потребовался мощный как раз для строительства этой самой… обсерватории. Только уж не знаю, что там сохранилось с давних времен.
— Вот и посмотрим, — проскрипел Хантик.
По сторонам мелькнули стальные фермы моста, Коркин попробовал заглянуть в пропасть, но ничего не увидел, зато разглядел, что лесовики у ворот и на самом Ведьмином холме на вид точно такие же пестряки, как и по ту сторону моста. Вездеход выкатил на похожую площадку, вся разница которой с оставленным торжищем была в том, что палатки заменяли крепкие, пусть и небольшие, каменные домишки.
— Вон место, — показал Вотек на прогал между домами. — Ты иди, Пустой, я растолкую твоим помощникам, что тут и как. Кто с тобой-то?
— Коркин, — бросил Пустой, останавливая машину и забрасывая на плечо мешок, — Старшим остается Филипп. Не Расслабляйся, парень. Знаешь, что делать. Я скоро вернусь — надеюсь, до утра нас отсюда не попросят. Пошли, скорняк, не обидят тут твою Ярку. Да она и сама никому себя в обиду не даст.
Механик спрыгнул на землю и зашагал по узкой тропке к громаде обсерватории. Коркин заторопился следом, думая о том, что опять не успел переговорить с Яркой, и что глаза слипаются на ходу, и что очень даже чистая и приличная деревенька с этой стороны моста.
— Чистая тут деревенька, — сказал он вслух, прилаживая на плече ружье, — Я посчитал: двенадцать домов, два из них вроде как лавки. Но не все жилые. Огородики за домами. Три колодца продолблены. Однако мы на холме! Это ж сколько долбить надо, чтобы до воды додолбиться! Да еще в камне…
Пустой оглянулся, и Коркин увидел, что скулы механика напряжены, глаза сужены, губы сжаты.
— Чистая деревня, — согласился Пустой, но произнес эти слова так, словно поднимал на спине в гору непосильную тяжесть, — Только давай, Коркин, пока помолчим. Важная у меня встреча, очень важная. Прости, что перекусить тебе не дал.