Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.
Шрифт:
Самыми характерными приметами распада нравственных норм в «смертное время» являлись обман, воровство, грабеж и мародерство. Чаще всего обманывали на импровизированных рынках [155] . Схема обмана была традиционной: предлагались на продажу или обмен суррогаты, по внешнему виду похожие на натуральные продукты. Так, вместо конфет могли продать мастику, вместо масла олифу, вместо манной крупы – «состав, из которого делался клей»; «химический продукт», по выражению одного из блокадников, был, собственно главным объектом этих мошеннических операций [156] . Впрочем, варианты могли быть самыми неожиданными – о них сообщалось даже в сводке германской службы СД, составленной весной 1942 г. [157] .
155
Интервью с А. Н. Цамутали // Нестор. 2003. № 6. С. 263; Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 18 (запись 30 декабря 1941 г.).
156
Интервью с С. П. Сухоруковой // Нестор. 2003. № 6. С. 177; Ковальчук В. М. 900 дней блокады. С. 74; Стругацкий А. Дневник. С. 34 (Запись 27 декабря 1941 г.).
157
Выдержка из доклада СД об обстановке весной 1942 года // Звезда. 2005. № 9. С. 182.
Были и более запутанные и драматические истории. В. Инбер рассказывала, как одна «аферистка», выследив мать и дочь в очереди, познакомилась с ними, «втерлась в доверие» и обещала устроить дочь судомойкой в военном госпитале: «Взяла у девочки обе карточки, ее и матери, за весь месяц и сорок пять рублей денег, взятые матерью у кого-то взаймы. Все это якобы для выкупа продуктов. И тут же в темноте исчезла» [158] . Это, видимо, было последнее, что они имели [159] , и «аферистка», выманивая и жалкие по тогдашним рыночным меркам 45 рублей, несомненно знала об этом.
158
Инбер В. Почти три года. С. 191 (Дневниковая запись 3 февраля 1942 г.).
159
«Мать раздирающим… голосом все повторяла: „Люля, Люля, что ты со мной сделала! Ты меня живую в гроб уложила!“А Люля, судорожно прижимая муфточку к груди, глядя в одну точку, шептала: „Какая ночь предстоит“(Там же).
Существовали и более «легальные» приемы обмана, например, обвешивание в булочных и магазинах. Продавцам быстрее удавалось обмануть покупателей, когда хлеб выдавался сразу по нескольким карточкам и хищение его было не так заметно [160] .
B. Базанова, не раз обличавшая в своем дневнике махинации продавцов [161] , подчеркивала, что и ее домработницу, получавшую в день 125 г хлеба, «все время обвешивают грамм на 40, а то и на 80» [162] – она обычно выкупала хлеб для всей семьи [163] . Продавцам удавалось и незаметно, пользуясь слабой освещенностью магазинов и полуобморочным состоянием многих блокадников, вырывать из «карточек» при передаче хлеба большее количество талонов, чем это полагалось. Поймать в таком случае за руку их было сложно [164] .
160
См.: Змитриченко А. О. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 93.
161
Базанова В. Вчера было девять тревог… С. 128 (Дневниковая запись 5 ноября 1941 г.).
162
Там же. С. 129 (Дневниковая запись 8 декабря 1941 г.); о фактах обвешивания покупателей и последующем обмене похищенного хлеба на антикварные вещи см.: Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. Л. 1985. C. 174. В информационной справке, составленной Приморским РК ВЛКСМ, отмечалось, что комсомольские контрольные посты обнаружили «ряд недовесов 5-10 гр. в магазинах № 6, 50, 56» (Информация Приморского РК ВЛКСМ Ленинградскому ГК ВЛКСМ. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. К-118. On. 1. Д. 78. Л. 5).
163
Ср. с записью в дневнике И. И. Жилинского: «В магазине нас… 2-й раз обвесили на хлебе: первый раз меня на 102 гр., а теперь Олю на 133 гр.» (Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 27 (Запись 16 января 1942 г.); см. также запись 18 января 1942 г. (Там же. № 7. С. 7).
164
См. дневник А. И. Винокурова: «Нередко какая-нибудь женщина целый час стоит в очереди и, передав продавцу карточку, узнает, что продовольствие по ней… получено. Обычно в таких случаях начинается плач или поднимается крепкая ругань, сопровождаемая взаимными оскорблениями… Продавщица стремится уверить, что талоны израсходованы покупательницей или ее родственницей в какой-нибудь столовой» (Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 254 (Запись 17 марта 1942 г.)).
В чем-то схожими были манипуляции с «карточками» в больницах и госпиталях. Они обнаруживают столь же простую схему обмана. Так, В. В. Враская, забрав дочь из больницы «в самом заморенном виде» 6 ноября 1941 г., увидела, что из ее «карточки» (она сдавала ее врачам, пока ребенок лечился) вырвали «праздничный» талон для детей за 7 ноября. В. В. Враская добилась справедливости, только дойдя до главного врача [165] . Воровство в больничных учреждениях видимо было явлением распространенным. Недаром так сильно желали устроиться в них на любую должность и даже не скрывали тех выгод, которые это сулит в будущем. Во время проверки в феврале 1943 г. выяснилось, что в больницах им. Нахимсона и К. Либкнехта ежедневно «столуются» 6–8 медицинских работников. Схема махинаций была немудреной: своих «карточек» они не сдавали в столовую, а питались за счет больных [166] . Стоит предположить, что этот обычай возник не в феврале 1943 г., а ранее. Акты проверки госпиталя № 109 показал, что речь идет не о крохах хлеба и остатках с тарелок. Больные недополучили в декабре 1942 г. 22,7 % жиров, 49 % картофельной смеси, 9 % овощей, 50 % чая [167] .
165
Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 17. См. также воспоминания М. Н. Фетинг о том, как жил ее ребенок в детском саду: «Когда мой сын заболел, его положили в изолятор, в котором полагалось усиленное питание… Когда я его навестила через несколько дней, я увидела, что он не стоит… очень слаб. Я его спросила, что он кушал. Он ответил, что ему и другим детям в изоляторе доктор не разрешил давать еды. Я поняла, что… их паек съедала медицинская сестра!» (Воспоминания Марии Николаевны Фетинго войне и блокаде Ленинграда // Испытание. С. 125.
166
Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941–1944. СПб., 1995. С. 253.
167
Там же.
Пытались «объедать» даже детей в ДПР (детских приемниках) и детдомах, хотя, возможно, такие случаи являлись единичными. Прямых свидетельств почти нет, а косвенные (они имеются, хотя их тоже немного) [168] не всегда являются надежными. Контроль здесь, очевидно, был более строгим. Как вспоминал Л. Ратнер, достаточно было детям поднять крик, увидев, как «старуха-воспитательница» для себя «с быстротой фокусника стала ложкой сбрасывать что-то с каждой тарелки» [169] – как ее уволили: быстро, без шума, без угроз отдать под трибунал и публикаций в газете о расстреле за воровство. В другом детдоме решили уволить воспитательницу, принятую на работу всего лишь три дня назад. До этого она, видимо, сильно голодала и не могла терпеть и поступать так, как иные опытные служащие детских домов: «…Разнося пищу детям, с подноса рукой взяла кашу и в углу ела» [170] . Примечательно, что во всех этих случаях «разоблачителями» выступали сами дети.
168
См. дневник Л. К. Заболотской: «Зина и Маруся (когда Маруся работала поваром в детдоме) приобрели много хороших вещей за хлеб, например, ручные часы за 1 кг хлеба» (Заболотская Л. К. Дневник // Человек в блокаде. С. 131).
169
Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. Воспоминания блокадного мальчика // Нева. 2002. № 9. С. 149.
170
Миронова А. Н. Дневник. 3 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 61. Л. 12.
Хищения же в общественных и ведомственных столовых стали притчей во языцех [171] . С этим, похоже, отчасти примирились и руководители города. Говоря о том, что «в общественное питание идет столько народа работать, что отбоя нет», А. А. Кузнецов советовал воспользоваться этим, чтобы отбирать для работы здесь «самых лучших», не заметив, сколь двусмысленно обоснован этот призыв: «…Потому что вопрос питания очень острый» [172] . Даже в столовой Союза писателей и не в очень голодные времена (в сентябре 1941 г.) обнаружилась «панама», по выражению Э. Голлербаха: «Отпускалось по 100 г хлеба и мясные продукты без карточек, между тем столовая отбирала у обедающих хлебные и мясные талоны» [173] . Воровали и в столовых для детей и подростков. В сентябре представители прокуратуры Ленинского района проверили бидоны с супом на кухне одной из школ. Выяснилось, что бидон с жидким супом был предназначен для детей, а с «обычным» супом – для преподавателей. В третьем бидоне был «суп как каша» – его владельцев найти не удалось [174] . И в столовой, где обслуживались учащиеся 62-го ремесленного училища, был тоже отмечен «ряд фактов обмера, обвеса в хлебе» [175] .
171
Как подчеркивалось в информационной сводке оргинструкторского отдела Ленинградского горкома ВКП(б) 26 марта 1942 г., нарушения, в частности, были отмечены в столовой фабрики им. К. Цеткин («обманывались столующиеся, были случаи воровства») и столовой № 12 Кировского района («нередки случаи недовеса первых и вторых блюд»): ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 68.
172
Протокол заседания Бюро Ленинградского горкома ВКП(б) 10 апреля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 11.
173
Голлербах Э. Из дневника 1941 года // Голоса из блокады. С. 185. О случаях обворовывания посетителей в столовых имеются и другие свидетельства (Мансветова Н. В. Воспоминания о моей работе в годы войны // Отечественная история и историческая мысль в России XIX–XX веков. СПб., 2006. С. 557; Краков М. М. Дневник. 5 мая 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 21).
174
Разумовский Л. Дети блокады. С. 15.
175
Информация Приморского РК ВЛКСМ Ленинградскому ГК ВЛКСМ. 15 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. К-118. On. 1. Д. 78. Л. 5.
Обмануть в столовых было тем легче, что инструкция, определявшая порядок и нормы выхода готовой пищи, являлась весьма сложной и запутанной. Техника воровства на кухнях в общих чертах была описана в цитировавшейся ранее докладной записке бригады по обследованию работы Главного управления ленинградских столовых и кафе: «Каша вязкой консистенции должна иметь привар 350, полужидкая – 510 %. Лишнее добавление воды, особенно при большой пропускной способности, проходит совершенно незаметно и позволяет работникам столовых, не обвешивая, оставлять себе продукты килограммами» [176] . Случаи обвешивания скрыть было труднее, но они также не являлись исключением – особенно в столовых школ и детсадов, не говоря уж о яслях. Официальные проверки, вероятно, обнаруживали лишь верхушку айсберга. Проводились они не каждый день, не всегда скрупулезно и далеко не во всех столовых. И, скажем прямо, бывало, что проверяющих кормили на тех же обследуемых ими кухнях. С этим злом бороться было тем сложнее, что многие, в том числе и люди, горячо протестовавшие против хищений, честные и порядочные, готовые помочь в беде другим, не всегда могли устоять перед соблазном получить лишнюю порцию еды. Один из них, например, пытался через знакомую работницу столовой приобрести съестное: «… Вчера было очень удачно. Я все же дипломат. Хотя не Литвинов, но…» [177] . Другую блокадницу назначили заведующей стационаром, где питались «дистрофики»: «Может быть, что-нибудь выйдет в части подкормления», – записывает она в дневнике [178] . В семье педагогов решали как продержаться в трудное время: «План был такой. Мама, например, устроится, может быть, работать в детдом» [179] . И так было везде. Почти каждый был хотя бы однажды кем-то облагодетельствован – военнослужащими, работниками столовых, госпиталей, больниц, партийных и комсомольских комитетов и государственных органов, детских учреждений, складов, пекарней, булочных, кондитерских и табачных фабрик.
176
900 героических дней. С. 267. «Многочисленные факты обвеса, повышения против стандарта влажности вторых блюд» отмечались и в постановлении Ленинградского горкома ВКП(б) 10 апреля 1942 г. (Протокол заседания Бюро Ленинградского горкома ВКП(б). 10 апреля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 2. Д. 4464. Л. 35). См. также запись в дневнике М. М. Кракова о выдаче блюд в столовой «повышенного питания»: «Сытно, питательно. Вкусно! Но крадут – 15–20 %» (Краков М. М. Дневник. 5 мая 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 21); сообщение председателя Выборгского райисполкома А. Я. Тихонова о посещении стационара: «Придешь, спросишь – как кормят? Отвечают: „Ничего, да мало дают. Обворовывают“ и начинают рассказывать, что обвешивают, не додают столько-то граммов… Давали масло, так просили, чтобы эти 10 гр. масла давали кусочком на хлеб… потому что когда кладут это масло в каши, то обворовывают» (Стенограмма сообщения Тихонова А. Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 123. Л. 28 об.).
177
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 59. Л. 13 об.
178
Цит. по: Будни подвига. С. 54.
179
Дневник Миши Тихомирова. С. 57 (Запись 23 марта 1942 г.).
Брали, не спрашивая себя, откуда это взялось – то оправдываясь, что еда нужна для детей и истощенных родных, а то и без всяких извинений, потому что не могли дальше терпеть голод.
2
Еще одним признаком размывания этики являлись грабежи квартир. Это облегчалось тем, что многие из них пустовали – их хозяева либо эвакуировались, либо все погибли. Грабежи, по свидетельству З. С. Лившиц, приняли «чудовищные размеры».
Грабили не только чужие квартиры. Случаи воровства отмечались и в общежитиях, институтах; один из рабочих, убиравших бомбоубежище, украл из находившегося там сейфа даже «неприкосновенный запас» детского сада – галеты [180] . О. Гречина вспоминала, как врач, выписывая рецепт для больной матери в соседней комнате, унес оттуда почти все леденцы [181] . Перечень похищенного имущества нередко определялся нищенским блокадным бытом. Воровали, конечно, и ценные вещи, и одежду, но чаще всего дрова [182] . Расхищали и личные библиотеки, иногда прямо на развалинах разбомбленных домов [183] – и не только для растопки печей, но также из-за возможности выгодно сбыть книги: спрос на них не исчезал даже во время блокады. Во время пожара в Гостином дворе задержали несколько десятков человек, у них отобрали одеколон, мыло, зубной порошок [184] . Воровали и те, кого посылали разбирать завалы, в частности, «ремесленники». «После этих раскопок один мальчик притащил галоши», – сообщал замполит школы ФЗО В. П. Былинский [185] . Это происходило у всех на виду – что же говорить о тех случаях, когда не удавалось проследить за каждым.
180
Горышина Т. Ради жизни // Нева. 1999. № 1. С. 192; Зеленская И. Д. Дневник. 18 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 33 об.; Якушев В. И. Из воспоминаний о жизни в блокадном Ленинграде // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып. 7. СПб., 2000. С. 295.
181
Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 234.
182
Хрусталева Н. Воспоминания о четырехлетней девочке // Нева. 1999. № 1. С. 205; Зеленская И. Д. Дневник. 23 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 56 об.; Кондакова Е. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 124; Лившиц З. С. Дневник. Цит. по: Будни подвига. С. 54 (Запись 22 марта 1942 г.). Одна из блокадниц рассказывала, как оберегала дрова, вынесенные из подвала: «Я побежала во двор, опасаясь, что на наши дрова найдутся желающие… Перетаскивать поленья по одному означало на какое-то время потерять остальные из виду. Оставалась одна возможность — передвигать всю кучу, перекатывая поленья» (Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 43).
183
См. материалы архивных документов о приобретении ГПБ бесхозных библиотек (Публичная библиотека в годы войны. С. 289, 298, 300, 303, 307); письмо Н. К. Чуковского К. И. Чуковскому. 3 апреля 1942 г. (Чуковский Н. О том, что видел. М., 2005. С. 606).
184
Стенограмма сообщения Короткова В. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 69. Л. 20.
185
Стенограмма сообщения Былинского В. П.: Там же. Д. 22. Л. 5.
Расхитителями чужого имущества нередко считали управдомов (управхозов) и дворников [186] . Они опечатывали квартиры не только эвакуированных (и здесь было чем поживиться) [187] , но и умерших – а вот в этих случаях можно было даже обогатиться.
В. М. Глинка с присущей ему пластичностью рассказал об одном из таких управдомов: «Это баба с ухватками и словарем кабака в это страшное время, в феврале 1942-го, нисколько не похудела, а приобрела еще более начальствующий голос и стала, не стесняясь… никого, ругаться матом. Как-то, когда мне случилось быть свидетелем того, что она выносит из соседней, вымершей начисто квартиры чемоданы и узел, она бросила мне, очевидно, на всякий случай: „В кладовую несу, чтобы в собес сдать“. Квартиру опечатали. Ни о каком собесе тогда и речи быть не могло» [188] .
186
На это обращал внимание, пользуясь данными статистических сводок начальник Управления милиции г. Ленинграда Е. С. Грушко (Стенограмма сообщения Грушко Е. С.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 34. Л. 9).
187
См. воспоминания В. Г. Левиной: «Наша тетка, потерявшая площадь в нашей квартире и поселившаяся временно у нашей дворничихи, увидела у нее наши вещи» (Левина В. Г. Я помню… Заметки ленинградки. СПб., 2007. С. 91).
188
Глинка В. М. Блокада // Звезда. 2005. № 1. С. 183. О краже дворниками вещей в опустевших квартирах см.: Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 456.
Иногда, когда скрыть хищения в чужих квартирах было трудно, управдомы делились частью присвоенного имущества с другими жильцами, – тем больше была уверенность, что последние не скажут об этом властям [189] . Возможен был и другой вариант: соседи, обворовывавшие чужие квартиры, действовали при попустительстве, едва ли бескорыстном, управдомов [190] .
Еще одним источником наживы стало утаивание управдомами и дворниками сведений смерти или эвакуации квартирантов. Это давало возможность получать по их «карточкам» продукты для себя. Пользовались и «карточками» тех жильцов, которые, опасаясь наказаний, возвращали их сразу, как только наступала смерть их родных. Иногда управдомы, сговорившись с дворниками, даже получали «карточки» на вымышленных лиц [191] .
189
См.: Память о блокаде. С. 110.
190
См. комментарий З. С. Лившица, узнавшего о том, что соседи взламывают и обворовывают квартиры: «Все это происходит на глазах у управдомов, у которых рыльце солидно в пушку» (Лившиц З. С. Дневник. С. 54).
191
Павлов Д. В. Ленинград в блокаде. С. 207; Аверкиев И. А. [Стенографическая запись воспоминаний] // Оборона Ленинграда. С. 489; Интервью с С. П. Сухоруковой. С. 178; Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 482, 484.