Блондинка в черном парике
Шрифт:
– О нет, – прошептала она, – нет...
Она упала на бок и почувствовала под щекой холодные гладкие доски дубового пола.
Здесь был ее отец! Это была первая мысль, которая пришла Салли в голову, когда она очнулась, Ее отец.
В этом нет сомнений. Это был он. Он был в этой комнате. Он накачал ее наркотиками. Теперь он запросто может ее убить, ведь она совершенно беспомощна – точно так же, как беспомощна она была день за днем, неделю за неделей все эти полгода.
Салли была не в состоянии двигаться, не могла даже пошевелить хотя бы одним пальцем. Она поняла, что ее руки связаны спереди – не слишком туго, но достаточно крепко. Она немного переместила центр тяжести. Ноги тоже связаны – в щиколотках. Но
Джеймс, подумала Салли и заставила свои глаза раскрыться.
Она лежит на кровати. Когда она переместилась с одного бока на другой, заскрипели пружины. Салли попыталась выяснить еще какие-то детали, но не смогла. Комнату освещал лишь слабый свет, проникавший из коридора. Похоже, это небольшая спальня, но понять что-нибудь еще Салли не смогла.
Где она? Все еще в Коуве? А если да, то где конкретно?
Где ее отец? Что он собирается делать? Салли увидела какую-то неясную фигуру, входящую в спальню. Свет был слишком тусклым, чтобы можно было разглядеть лицо. Но она знала, кто это. О да, она знала, что это он.
– Ты? – сказала она и удивилась, что это слово вылетело из ее собственного рта. Оно прозвучало хрипло и неизмеримо печально.
– Здравствуй, Салли.
– Это действительно ты. Я молилась, чтобы оказалось, что я ошибаюсь. Где я?
– Еще немного рановато тебе рассказывать.
– Мы все еще в Коуве? Где Джеймс? Где другие два агента?
– Об этом тоже рановато говорить.
– Будь ты проклят, я так отчаянно молилась за то, чтобы ты уехал из страны или чтобы ты умер. Нет, на самом деле я молила Бога, чтобы они тебя схватили и посадили в тюрьму до конца твоих дней. Где я?
– Бедняжка Ноэль, как долго она страдала от твоего злобного язычка. Ты всегда на нее накидывалась, вечно морализировала, вечно говорила ей, что она должна делать. Ты хотела, чтобы она вызвала полицию. Ты хотела, чтобы она ушла от меня! Но правда состоит в том, что она не желала от меня уходить. Ну, может быть, поначалу у нее и было такое намерение, но потом – нет. Но ты никак не могла остановиться. Ты просто подавляла ее всей этой критикой, своим презрением. Вот почему она никогда не приходила навестить тебя в лечебнице. Она боялась, что дочь снова начнет учить ее жизни, даже при том, что сама – помешанная.
– Это все чушь собачья. Разумеется, сейчас ты можешь говорить все, что тебе вздумается. Ноэль здесь нет, поэтому она не может сказать, что она на самом деле о тебе думает. Могу поспорить, что как только она действительно поймет, что больше не обязана служить для тебя боксерской грушей, то почувствует себя самой счастливой женщиной в Вашингтоне. Уверена, она уже вновь начала носить платья и блузки с коротким рукавом. Она может больше не бояться, что кто-нибудь увидит ее синяки. Бьюсь об заклад, этим летом она даже осмелится надевать раздельные купальники. Сколько лет она не могла их носить? Тебе нравилось тыкать ее в ребра, правда? Ты ее терроризировал. Если в мире вообще существует справедливость, то ты за все заплатишь. Жаль, что ты еще не подох!
– Ого, за эти несколько минут я услышал от тебя больше, чем за шесть месяцев. За время твоего слишком краткого пребывания в санатории ты по большей части была благодатно молчаливой. Очень плохо, что из-за этого ублюдка Квинлана доктор Бидермейер отлучен от дел. Все так сильно усложнилось – и только по твоей вине, Салли. Пока Квинлан не выкрал тебя из санатория Бидермейера, все было шито-крыто.
– Его зовут не Бидермейер, а Норман Липси. Он хирург по пластическим операциям. И он преступник. Он сделал какому-то бедняге твое лицо, но убил-то его именно ты! Ты не просто муж, который избивает жену, а еще и грязный убийца! И изменник родины.
– Почему ты обвиняешь меня только в каких-то скучных делах? Я совершил один хороший поступок, о котором ты даже не упомянула, – дело, которым я вполне заслуженно горжусь.
Я упрятал с глаз долой мою дорогую доченьку на целых полгода. Я серьезно считаю, что это мой лучший – и самый любимый – проект за последние пять лет. Убрать тебя с дороги! .Иметь тебя в своей власти. Никогда не читать на твоем лице презрения и ненависти – когда тебе случалось меня увидеть. Господи, какое же это наслаждение! Как мне нравилось видеть тебя существом, похожим на тряпичную куклу с открытым ртом. Ты выглядела такой глупой и ничего не соображающей, что я даже не получал большого удовольствия, наблюдая, как этот жалкий Холланд снимает с тебя одежду, купает в ванне, а потом снова одевает тебя, как свою любимую куколку. Под конец я даже не получал удовольствия, когда бил тебя по щекам, чтобы привлечь твое внимание. С тебя было нечего взять, к тому же ты стала слишком тощей. Я велел Бидермейеру кормить тебя получше, но он сказал, что все, что он может, – это поддерживать тебя в стабильном состоянии. А потом ты спрятала таблетки под язык и сбежала.
Да, это было настоящим потрясением – встретить тебя в моем доме, в моем кабинете, да еще сразу же после того, как я застрелил Джекки.
Он принял позу, которую она за свою жизнь видела так много раз. Подпирая одной рукой локоть другой, он обхватил пальцами подбородок. Салли предполагала, что эта поза изображает у него состояние глубокомысленной задумчивости. Для полноты картины не хватало только трубки Скотта и еще, может быть, шляпы Шерлока Холмса.
– И вот, ты оказалась там – склонилась над бедняжкой Джекки, этой жадной свиньей. Потом ты повернулась и заметила меня – разглядела ясно, как день. Я видел в твоих глазах момент узнавания. Подняла с пола мой пистолет – я перед этим положил его, чтобы взять с письменного стола кое-какие бумаги, но ты его подобрала, и у меня не оставалось другого выхода, кроме как бежать. Я выскользнул наружу и незаметно наблюдал, как ты трясешь головой, явно не веря своим глазам. Я видел, как прибежали Ноэль и Скотт, слышал, как она начала визжать – визжала и визжала... А Скотт чуть не сжевал свою несчастную трубку.
А потом ты сбежала, правда, Салли? Сбежала и зашвырнула мой драгоценный пистолет в кусты. Тогда я не мог к тебе подойти и рассказать правду. Я был напуган. Однако перво-наперво я должен был вернуть свой пистолет, и я это сделал. Но, как я уже сказал, я был встревожен, и тревога не покидала меня еще долгое время. Что, если ты объявила всему свету, что видела меня – своего отца? Если ты это сделала, то, хотя тебя официально и признали сумасшедшей, они могли бы настоять на том, чтобы произвести вскрытие, сравнить отпечатки пальцев. Но ты так боялась, что просто удрала. Ты сбежала сюда – в Коув, к Амабель.
По меньшей мере дня четыре я не догадывался, что твоя память заблокировала весь этот эпизод. Ты сбежала, потому что думала, будто меня убила либо ты сама, либо твоя дражайшая Ноэль.
Салли пыталась переварить всю эту информацию, уяснить, что она никогда и не ошибалась, понять в конце концов, что представляет собой этот человек.
– Квинлан помог мне вспомнить – он сам и воссоздание картины преступления, как бы ты, наверное, выразился. И тогда я все вспомнила абсолютно все.
– Готов поспорить, тебе не терпится узнать, кто был тот убитый. Это был обычный парень, которого я обнаружил однажды в Балтиморе, когда встречался с одним из представителей Ирака. Он был в то время на мели и замечательно походил на меня – тот же рост, примерно тот же вес. Как только я его увидел, то сразу понял, что это именно тот человек, который меня спасет.