Блондинка. Том II
Шрифт:
Ну и ворон, конечно, тоже. Порой над головой, злобно и настырно каркая, пролетали тысячи ворон, затеняя собою солнце.
Да на всем свете просто пуль не хватит уничтожить все эти цели, заслуживающие уничтожения, — таково было еще одно из твердых убеждений отца. И все эти убеждения я унаследовал от отца, и еще — его гордость патриота.
В те годы мы жили на то, что осталось от нашего ранчо, где прежде выращивали овец. Пятьдесят акров поросшей кустарником земли в долине Сан-Хоакин, примерно на полпути между Салинасом к западу и Бейкерсфилдом к югу.
Жили втроем — отец, его старший брат, тоже искалеченный во время войны, только в другой, еще Первой мировой, и я.
А все остальные нас бросили. И мы никогда о них не говорили.
Разъезжали в «форде»-пикапе целыми часами. Иногда — верхом на лошадях. Отец подарил мне свое ружье, «ремингтон» 22-го калибра, научил меня заряжать его, а потом — стрелять, где — нибудь в тихом безопасном месте и часто повторял, что самое главное при этом не спешить. Довольно долго я, еще мальчишкой, практиковался в стрельбе по неподвижным мишеням. Живая, а тем более двигающаяся мишень — совсем другое дело, говорил отец. Прицелься как можно тщательнее, прежде чем нажать на курок; помни, что мишень, в которую ты промахнулся, может ответить выстрелом в тебя и ничуть не пожалеет при этом.
Эту мудрость отца я до сих пор лелею в своем сердце.
Кое-кто считает, что как Снайпер я сверхосторожен. Лично я считаю, что, когда имеешь дело с мишенью, второго шанса у тебя может и не быть.
Наша домашняя птица, цыплята и цесарки, а также молочные ягнята служили постоянной мишенью для серых сорокопутов.Другими опасными хищниками были койоты и бродячие собаки (чуть реже — пумы), но хуже всех были именно серые сорокопуты— из-за своей высокой численности и молниеносности, с которой они нападали. Однако следовало признать — все эти птицы были очень красивые. Ястребы-краснохвосты, и ястребы-тетеревятники, и беркуты. Они плыли, парили в воздухе, а потом резко ныряли вниз, настигали свою добычу, словно пуля, выпущенная из ружья. Хватали маленьких тварей острыми когтями и уносили ввысь еще живыми. А несчастные так жалобно пищали и боролись, но напрасно.
На других нападали и калечили во время сна. Или когда они паслись на лугу. Овцы жалобно блеяли. Я сам видел на траве скелеты. Глаза выклеваны, внутренности растерзаны и раскиданы по земле, будто блестящие скользкие ленты. Верный признак — роящееся над ними облако мух.
Стрелять! Стрелять эту мразь!Отец отдавал команду, и оба мы стреляли, одновременно.
Все знакомые хвалили меня за стрельбу. Очень неплохо, особенно для такого возраста. Стали называть меня Снайпером, а еще иногда — Маленьким Солдатом.
Беркут и калифорнийский кондор теперь стали редкостью, но в детстве мне удалось повидать и пристрелить довольно много этих птиц, а потом мы вывешивали их трупы в знак устрашения и назидания другим! Теперь будете знать! Теперь вы ничто, просто мясо да перья!Однако само созерцание этих сильных и красивых птиц в полете просто завораживало, это следует признать. Сбить беркута одним выстрелом, говорил отец, это задача достойная настоящего мужчины. Сбить и увидеть вблизи его золотистые перья на шее. (И поныне постоянно ношу с собой в память о детстве золотистое шестидюймовое перо, в, нагрудном кармане, рядом с сердцем.) Кондор — еще более крупная птица, оперение на крыльях черное. (Как-то раз мы измерили одного, здоровенный, целых десять футов в длину.) А под крыльями оперение белое, и кажется, что у него там растут запасные крылья.
А как кричат эти огромные птицы! Плавно описывают в воздухе широкие круги, слегка раскачиваясь при этом из стороны в сторону. А стоит им обнаружить добычу, как тут же дают сигнал своим, и странно смотреть, как целая их стая сразу слетается неведомо откуда.
Из всех серых сорокопутовя, будучи мальчишкой, больше всего настрелял ястребов-тетеревятников. Наверное, потому, что их было особенно много, и когда в нашей округе численность их уменьшилась, я начал отправляться на поиски этих птиц, заходя все дальше и дальше от дома, описывал все более широкие круги, обходя окрестности. Постепенно пешие прогулки прекратились, я стал ездить верхом. Позже, став уже достаточно взрослым, чтобы получить водительские права, кстати, и цены на бензин были тогда пустяковые, я стал ездить на машине.
Ястреб-тетеревятник весь серый, с голубоватым отливом, и перышки у него легонькие, прямо воздушные, а потому, кружа в небе, он то исчезает, то вдруг появляется снова, а потом опять исчезает неведомо куда. я всегда страшно возбуждался, зная, что мне предстоит стрелять по мишени не только движущейся, но и практически невидимой; и делал это чисто инстинктивно, иногда, конечно, мазал (признаю), но по большей части пуля моя все же достигала цели. Поражала плывущую в небе птицу-невидимку, словно я держал ее, как змея на ниточке, имел над нею такую власть, о которой ястреб-тетеревятник и не подозревал. Мог сдернуть его на землю в любую секунду.
Вот птица валяется на земле, и ее красивые перышки окровавлены, а глаза открыты и смотрят в пустоту. Как будто никогда и живой не была.
Теперь ты знаешь, серый сорокопут, —спокойно говорю я каждой из них.
Теперь ты, серый сорокопут, знаешь, кто имеет над тобой настоящую власть. Хоть и не умеет летать, как летаешь ты. — Но я никогда не злорадствовал, нет, и в голосе моем была печаль.
Но кому было дано понять великую печаль Снайпера, после того как красивая его добыча повержена и лежит в крови у его ног? Ни один поэт еще никогда не писал об этом и, боюсь, не напишет.
В те годы я жил на ферме, однако мог долгими днями колесить по округе и часто спал прямо в пикапе, порой даже не представляя, куда завела меня погоня за птицами, вернее — неукротимое и плохо объяснимое желание. Иногда оно заводило меня далеко на юг, до гор Сан-Бернардино, или же в безлюдные просторы пустыни Невада. Я был солдатом в поисках своей армии. Я был снайпером в поисках своего заказчика. В зеркальце заднего вида клубился белесый столб пыли, а впереди, где-то вдалеке, маячили расплывчатые миражи, такие манящие и дразнящие. Твоя судьба… В чем же твое предназначение?
Во время этих поездок на сиденье рядом всегда лежало ружье, иногда даже два ружья, и дробовик-двустволка, все заряженные и готовые выстрелить. Я мчался по безлюдной пустыне с какой-то мальчишеской бравадой, ружье прислонено рядом, под наклоном к рулю, как будто я, если понадобится, мог стрелять прямо через ветровое стекло. (Нет, конечно, я бы никогда этого не сделал!) Часто я пропадал целыми днями и неделями, а позже, когда отец умер, а дядя был совсем уже пожилым и больным человеком, оказался полностью предоставленным самому себе. И мишенями моими были уже не только серые сорокопуты,но и другие птицы, в основном вороны, потому что уж больно много развелось этих ворон, а также дичь — фазаны, и калифорнийская куропатка, и гуси. Для охоты на них в дело шел дробовик; а если подбитая в воздухе выстрелом птица падала куда-то далеко, в траву, я не обременял себя ее поисками.