Блудная дочь
Шрифт:
Поля видела, как она ошиблась, считая, что родные ее все те же, а изменилась лишь она одна. Увы – изменились все. Дед одряхлел, отец постарел и почему-то избегал смотреть дочери в глаза, мать тоже стала робкой, говорила заискивающе. А как когда-то метала громы и молнии! Куда-то все улетучилось, будто и не было вовсе.
– Что ж, все грехи сняты крещением, – сказал батюшка умиротворенной бабушке.
– Теперь уходить не страшно, – прошептала она.
Имя бабушки было теперь не Октябрина, как ее нарекли устремленные к идеям коммунизма родители, а Софья. И было это во всех отношениях справедливо,
4
30 сентября – день всем известных святых: Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи.
Полина повертела в уме новое бабушкино имя и так и сяк – ничего гадкого не выходило. Хорошее светлое имя. Не то что Полина. И вдруг ее осенило: ведь сейчас представляется случай имя постылое сменить! Вот прямо сейчас! И все грехи смоет крещение! Начнется новая жизнь. Совершенно новая. Уж теперь она не оступится!
Она слезно обратилась к священнику:
– Покрестите меня, пожалуйста, тоже! Ради бабушки!
В такой просьбе невозможно было отказать.
– Только я хотела бы как бабушка… Другое имя.
Батюшка кивнул.
– Имени Полина в православных святцах нет. Аполлинария – да. Собственно, Полина – это и есть русское сокращение от Аполлинарии. Так нарекаем?
– Нет. Я буду Оля. Ольга. И удобно – Поля – Оля. Всего одна буква.
– Ольга – сильная небесная защитница. Что ж, значит, Ольга.
Бабушка тихо скончалась через день. Последней ее радостью было возвращение внучки и их совместное крещение.
Получив правильное имя, Полина взялась жить по-новому. Для людей она по-прежнему оставалась Полей, ведь ее паспортные данные фигурировали во всех сделках, во всех документах, и Оля вместо Поли вызвало бы подозрения. Такого она себе позволить не могла. Но это ее и не волновало. Главное: она о себе молилась как об Ольге. И это радовало, придавало сил.
Она следовала правилам новой жизни, как по нотам. Чтобы правильно сыграть произведение композитора, надо прежде всего не отступать от нот. Так ее учили. И теперь она решила не отступать. Чтобы какая-нибудь Агата не посмела сказать ей: «Ну из какой это ты приличной семьи! Не выдумывай!»
Она никому больше не даст повода так говорить.
Верила ли она? Была ли глубоко верующей? Так вопрос вообще не стоял. Она закрылась верой, как щитом. Каждый субботний вечер и воскресное утро проводила она в храме. В субботу – миропомазание. В воскресенье – причастие.
Остальное время ее жизни было посвящено делу. Она вошла во вкус и хорошо разобралась в тонкостях купли-продажи московских квартир. Этим и занялась. Никто не давал ей восемнадцать лет. Она выглядела неопределенно: от двадцати до тридцати. Сухая, поджарая, неулыбчивая, целеустремленная, прущая, как танк, если надо.
К двадцати одному году ее собственные владения состояли из четырехкомнатной квартиры в центре, где она обставилась в духе Агаты, и двух приличных двушек, которые приносили стабильный доход.
Подруга ее Катерина к этому времени вышла замуж, родила и перешла на четвертый курс консерватории. Полина-Ольга стала крестной матерью – а как же. Принимая из купели тяжелого солидного младенца женского пола, нареченного Ксенией (после долгого обдумывания Полина пришла к выводу, что имя это ничем не угрожает ее крестной дочери), она вдруг – впервые за эти три года – затосковала о своем утраченном ребенке.
Пора задуматься, решила она, отведя себе 2–3 года на поиски и выбор подходящего кандидата в мужья. Именно в мужья. Никаких игр с собственным телом она ни себе, ни кому другому позволять не собиралась.
Как задумала, так и получилось. Именно через три года, в двадцать четыре, вышла она замуж за хорошего надежного парня, которого посоветовал ей батюшка. Будущий муж даже делом занимался близким к бизнесу Полины: он был совладельцем строительной фирмы.
Никаких чувств, хоть отдаленно напоминавших то, что испытывала она по отношению к Мите, не было и в помине. И именно это больше всего ее и радовало. Ее сила оставалась при ней. Она надеялась на стабильные приличные отношения, освященные венчанием, и на рождение сына, взамен того, по глупости утраченного. Она время от времени подсчитывала: вот сейчас ему было бы четыре, сейчас – шесть.
Пустые подсчеты. Нет того, кому что-то там могло бы исполниться… И греха на ней за прошлое нет. Все же снято крещением.
Оказалось – не все.
За четыре года брака она пережила три выкидыша. Беременела исправно. Все шло без проблем и тревожных симптомов. Но каждый раз на сроке три – три с половиной месяца случалась катастрофа. И каждый раз это был мальчик.
Какие только монастыри ни посетила Полина, какие молитвы ни произносила безостановочно – не помогало ничего.
Она отчаялась, хотя прекрасно знала, что отчаяние – грех.
К этому времени у единственной ее подруги Катьки было уже пятеро. Вообще-то они с мужем планировали троих. Ну, допустим, два парня и девочка-припевочка. Но что делать, если рождались подряд одни бабы – трижды одно и то же! Наконец, четвертым появился продолжатель фамилии. А пятого родили уж так – для закрепления демографических успехов: нельзя же, чтоб мужиков было один к трем. Вот и добились более подходящего соотношения. 2:3. Уже не такой позорный счет. Подумывали о ничьей. Катька ловко устроилась: сидела дома и писала музыку для кино и разных эстрадных звезд, зарабатывая этим больше мужа, оркестрового альтиста.
Забеременев в очередной раз, Полина почувствовала неладное почти сразу: ее рвало, мутило, мучили головокружения, упадок сил. Не беременность, а пытка. Она уже почти ни на что не надеялась. Ждала рокового срока, когда все у нее обычно кончалось. Но срок миновал, миновало четыре месяца, пять. Она отекала, давление снижалось до недопустимых цифр, настроение менялось поминутно. Но ребенок держался. Вот уже и пять месяцев относила, и шесть. Ребенок жил. Она запретила врачу после УЗИ говорить, кто у нее – мальчик или девочка. Да и зачем? У нее получались только мальчики. Лишь бы доносить.