Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя
Шрифт:
Три дня спустя они обвенчались во время вечерней мессы. Накануне Хосе Аркадио отправился в магазин Пьетро Креспи. Итальянец давал урок игры на цитре, и Хосе Аркадио даже не отозвал его в сторону, чтобы сделать своё сообщение. „Я женюсь на Ребеке“, — сказал он. Пьетро Креспи побледнел, передал цитру одному из учеников и объявил, что урок окончен. Когда они остались одни в помещении, набитом музыкальными инструментами и заводными игрушками, Пьетро Креспи сказал:
— Она ваша сестра.
— Неважно, — ответил Хосе Аркадио.
Пьетро Креспи вытер лоб надушенным лавандой платком.
— Это противно природе, — пояснил он, — и, кроме того, запрещено законом.
Хосе Аркадио был раздражён не столько доводами Пьетро Креспи, сколько его бледностью.
— Плевал я на природу, — заявил он…»
И эта фраза — ключевая в романе. Приговор.
«Это произошло в садах земных наслаждений задолго до искушения, которого не выдержала Ева. Лучезарным утром Господь создал цветы. И вот прекраснейшей из новосотворённых роз — как раз тогда её губы, алеющие чистотой, впервые потянулись к солнечной ласке — явился злой дух.
— Ты прекрасна.
— Да! — ответила роза.
— Прекраснейшая и счастливейшая, — продолжал дьявол. — Какое изящество, цвет, аромат! Только…»
Так говорил любимый поэт нашего героя Рубен Дарио.
— Габриель многажды признавался в самых различных аудиториях, от студенческих до нобелевской, — поведала мне Минерва, — что всё его творчество пронизано, как волны нашего Карибского моря солнечными лучами, поэзией, юмором, страстью, эротикой Дарио, стихи и эссе которого зашифрованы во всех основных произведениях, от «Ста лет одиночества» и особенно «Осени Патриарха» до «Генерала в своём лабиринте» и «Шлюх»…
И тут нам понадобится отступление — длиною почти в жизнь. Предыстория создания наиболее, как нам представляется, автобиографического произведения Маркеса — «Вспоминая моих грустных шлюх». Понадобится вспомнить и грустных, и радостных, всяких. Имя им — легион.
3
Минерва, или Мину, переводчица, филолог, внучка мультимиллионерши, дочь известных коммунистов, казнённых диктатором Доминиканской Республики Трухильо, познакомила меня с Гарсия Маркесом в 1980 году на коктейле в «Доме Америк». Классик возглавлял жюри кинофестиваля.
— Надеюсь, не будет вопросов по поводу того, что Фидель платит Габо советскими нефтедолларами и что вообще его завербовала ещё в 1957 году проститутка из КГБ?
— Клянусь! А почему ты называешь его Габо?
— Его все так зовут, как Чарли, Пеле… Пошли, а то он имеет обыкновение растворяться. Hola! — расцеловалась Мину с небожителем и представила меня, назвав почему-то (у нас был бурный роман, накануне вечером она дала мне увесистую оплеуху за то, что я назвал Ленина немецким шпионом) молодым советским журналистом в стиле маркиза де Сада, — Гарсия Маркес, с блёсткой любопытства в глазах, усмехнулся в густые чёрно-бурые усы.
— Может, в Мехико послезавтра потолкуем? — спросил он. — Я там посвободнее.
То и дело отвлекали сценаристы, режиссёры, актёры и особенно актрисы, коих представлен был ярчайший латиноамериканский букет. Улучив момент и отклеившись от толпы, он стал рассказывать нам с Мину, как впервые побывал в СССР.
— Давно это было, — сняв очки, массивные, будто с другого, более крупного лица, вытерев костяшкой указательного пальца слезинку у переносицы, вздохнул он. — Я писал об этом, я ведь тоже журналист, — напомнил чуть кокетливо. — Но мою заметку об СССР у вас, по-моему, так и не напечатали. Помню, долго тащились из Праги, в поезде было жарко, душно… Темнело. Мой приятель Плинио опустил раму окна и позвал меня — указывая на купол церкви с неземным, малиново-лиловым отблеском уже севшего за лес солнца. Поезд остановился. Возле железнодорожного полотна вдруг открылся люк в земле — и прямо из подсолнухов, как в сказке или в цирке, появились солдаты с автоматами, которыми вооружена наша колумбийская наркомафия. Я так и не узнал, куда вёл этот люк. Возможно, там была тайная подземная казарма, бункер… Первый населённый пункт в СССР, где мы остановились, был Чоп. Симпатичная русоволосая девушка в форме сообщила, что можно погулять по городу, так как поезд на Москву отправится через несколько часов. В центральном зале вокзала по обе стороны от входа стояли недавно окрашенные серебряной краской статуи Ленина и Сталина в полный рост. Русский алфавит таков, что, казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи… Помню, несколько человек с чемоданами и сумками ожидали своей очереди за единственным стаканом перед тележкой с газированной водой. Деревенская атмосфера, провинциальная скудость напоминали наши колумбийские деревни. Но складывалось такое впечатление в СССР, что все всё время что-то едят… До сих пор помню вкус квашеной капусты, малосольных огурцов, сала, чем так здорово закусывать водочку! С детства на меня завораживающе действовали большие числа. Но тогда потрясло всё, что у вас связано с километрами, часами, вообще измерениями — будто они другие, нежели во всём мире, фантастические! Из Владивостока на побережье нашего, омывающего и Колумбию, Тихого океана по понедельникам отправляется скорый поезд, в Москву он прибывает в воскресенье вечером, преодолев пространство, равное расстоянию от экватора до полюса. Когда на Чукотском полуострове пять часов утра, на Байкале — полночь, а в Москве ещё семь часов вечера предыдущего дня! Этот ваш Советский Союз, шестая часть Земли, с двумястами миллионами человек, говорящих на ста пяти языках, — потряс всех нас! Двадцать два миллиона четыреста тысяч квадратных километров без единой рекламы кока-колы! И с одним-единственным подпольным борделем!
— Вы были в советском борделе?! — изумился я.
— Это не самое яркое из впечатлений. Было другое: гангстер, насильник, — понизив голос, сообщил писатель. И, взглянув заговорщицки из-под кустистых бровей, коснувшись усов, шёпотом добавил: — Серийный убийца, маньяк… Он не мог заснуть, не лишив кого-нибудь невинности, как древний китайский император. Нас вообще интересовал секс, мы были наслышаны о свободной любви революции…
На этом месте автор вновь вынужден прерваться (подражая Шахразаде из любимой Гарсия Маркесом «Тысячи и одной ночи») — дабы обратить внимание к истокам, корням происхождения самого нашего героя.
4
Габриель Хосе Гарсия Маркес родился с открытыми глазами в захолустном городишке Аракатака 6 марта 1928 года (получается, что он однолеток с Эрнесто Рафаэлем Геварой Линчем де ла Серна — Че Геварой). Это по одной из версий. По другой — родиться в 1928 году он не мог, потому что в церковной книге прихода Сан-Хосе (Аракатака) 8 сентября 1928 года зафиксировано рождение его младшего брата Луиса Энрике (№ 11, лист 96, пометка 192). Скорее всего, родился будущий писатель 6 марта 1927 года (запись того же прихода — № 12, лист 126, пометка 324). И на последней версии всю жизнь упорно настаивал его отец. (Откроем тайну: истинная дата рождения мальчика была сокрыта родителями, ибо будущий отец познал его будущую мать до венчания.)
Впрочем, в Латинской Америке, как мы поняли, в том числе и благодаря творчеству родившегося в Аракатаке то ли в 1928-м, то ли в 1927-м, — возможно всё. Факт тот, что с начала нашему герою сопутствовал магический реализм, а также факт, что особую роль в его судьбе играла цифра 7: в 1947 году опубликован первый рассказ, в 1967-м — «Сто лет одиночества»…
Рождению тому предшествовала вереница удивительных событий. Началось с того, что в полдень 19 октября 1908 года полковник Николас Маркес, будущий дед Габриеля, застрелил своего друга Медардо Пачеко Ромеро. Впрочем, началось всё раньше.
Впервые на землю Нового Света нога предков писателя ступила в семь часов утра 7 июля 1820 года. Это была изящная ножка прелестной тринадцатилетней особы по имени Хуанита, прибывшей в Колумбию из провинции Астурия, что на севере Испании, в Кантабрийских горах у Бискайского залива. Сойдя с корабля, девушка поцеловала крестик и помолилась Спасителю и Пресвятой Деве Марии. (Все или почти все предки нашего героя — ревностные христиане-католики, это играет немаловажную роль в дальнейшем повествовании.) Поначалу семья обосновалась в городке контрабандистов и торговцев наркотиками Риоача, уездном центре провинции Гуахира (незадолго до описываемых событий из тех мест были окончательно выкурены и выкорчеваны аборигены — индейцы-гуахирос).