Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

Марков Сергей

В июле 1978 года в доме у Маркеса на улице Огня, 144, в Мехико побывал корреспондент АПН Владимир Травкин:

«Открылась тяжёлая деревянная дверь в стене, сложенной из грубо отесанного камня, на пороге стоял человек средних лет, одетый в тёмно-синий комбинезон, какие носили испанские республиканцы в годы войны против Франко, а сейчас носят автомобильные механики… Хозяин сразу перешёл на „ты“. Это принято в Мексике, да и в других странах Латинской Америки, особенно среди интеллигенции.

— Я должен тебе признаться, — говорит автор „Ста лет одиночества“, — что очень не люблю давать интервью. Поэтому давай просто поговорим, а ты потом напечатаешь всё, что сочтёшь нужным.

Встреча состоялась накануне Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Гаване. С этой темы и началась беседа. Габо говорит спокойным, тихим голосом, иногда усмехается сказанному, жестикулирует мало, движения рук плавные:

— Стало уже штампом утверждать, что будущее принадлежит молодёжи, но надо иметь в виду, что тогда, в будущем, она уже не будет молодёжью. А многое зависит и от того, кто это мнение высказывает. Я — профессиональный

оптимист, всегда верю в молодёжь. Я гораздо лучше понимаю молодых людей, чем моих сверстников. Сейчас, когда мне пятьдесят, я очень хорошо понимаю двадцатипятилетних. Когда мне исполнится пятьдесят пять, я ещё лучше буду понимать двадцатилетних. Это, что ли, форма самозащиты, защиты против усталости и смерти. По сути, это выражение подсознательного стремления к бесконечности, к бессмертию. И неудивительно, что персонажи моих книг живут до ста лет и больше. Я лично очень оптимистически смотрю на молодёжь. Я верю, что мир будущего окажется много лучше нашего, верю, что мои дети лучше меня… Я иногда говорю моим сыновьям, что разница в том, что у меня не было богатого отца, а у них есть, и есть возможность более спокойно, чем я, получать образование. Я с двенадцати лет, когда получил стипендию для учёбы, должен был рассчитывать только на себя, потому что нас было шестнадцать братьев в семье. <…> Что же касается поколения моих детей, то у меня нет ни малейшего сомнения, что революция Фиделя Кастро была важнейшим фактором формирования их сознания. А ведь кубинская революция — это революция молодых… Я вспоминаю, с каким энтузиазмом встретили в Западной Европе весть о кубинской революции. Мгновенно всё кубинское стало модным, вплоть до длинных волос и бород. В Европе радовались потому, что кубинцы „забили гол“ в ворота Дяди Сэма, который всем надоел своим зазнайством. Латинская Америка стала интересна всем… И однажды я вдруг почувствовал, что могу быть гражданином любой страны Латинской Америки. В моём сознании исчезли разделяющие её границы. Я стал сознавать, что я — латиноамериканец… Но где, кстати, я чувствую себя лучше всего, где я нахожу больше всего моих корней — это Ангола, „Чёрная Африка…“»

Год спустя Травкин вновь посетил Маркеса на улице Огня в Мехико. На этот раз писатель собирался в большое зарубежное путешествие: Япония, Вьетнам, СССР…

«Я еду во Вьетнам потому, что уже давно хочу это сделать, — рассказал Маркес. — Несмотря ни на что, я продолжаю верить, что основной враг Вьетнама и основной враг Советского Союза — это американский империализм, а не Китай. И хотя я отдаю себе отчёт в том, что он тоже большой враг, мне всё-таки хочется верить, что это враг эпизодический… Я хочу написать серию репортажей о правде Вьетнама и опубликовать их на Западе. А после Вьетнама я поеду на Московский кинофестиваль. Меня часто спрашивают о состоянии культурных связей между СССР и Латинской Америкой, о советском культурном влиянии. Оно, к сожалению, недостаточное. Несмотря на то, что американская пропаганда кричит, например, о советизации Кубы. Однажды вечером мы с одной латиноамериканской журналисткой сидели в баре отеля в Гаване. Она уже несколько дней находилась там. Так вот она мне говорит: „Если я и не могу чего-то выносить на Кубе, так это сильнейшего советского культурного влияния!“ Я ей ответил: „Ты не обратила внимания, что этот человек, который играет на фортепиано здесь, в баре, где мы с тобой разговариваем, уже два раза исполнил мелодию из „Крёстного отца“, три песни из репертуара Фрэнка Синатры, сыграл две кубинских песни и до сих пор не сыграл ни одной советской? А в Советском Союзе есть очень красивые песни!“ И этот случай можно отнести и ко всей Латинской Америке. Трудно давать рецепты, но мне кажется, что я уже сделал кое-что в этом направлении. Мои книги издаются большими тиражами в СССР, и я считаю, что внёс свой скромный вклад в это важное дело. У вас есть прекрасные писатели: Толстой, если мне предложат выбирать из всей мировой литературы, я назову Толстого, „Война и мир“ самый великий роман в истории человечества! У вас гениальный Достоевский! Из современных — Шолохов и Булгаков. Но дело в том, что ни русские классики, ни современные советские авторы ещё неизвестны широким массам латиноамериканцев… А с пропагандой и у вас, и у нас дело обстоит не лучшим образом. Я как-то сказал Фиделю, что на свете есть только одна газета хуже „Гранмы“. Это — „Правда“».

Ещё через год, 19 июля 1980-го, Травкин встретил Маркеса на площади Революции в Никарагуа — шёл парад по случаю первой годовщины победы народа над диктатором Сомосой. Маркес сидел среди самых почётных гостей.

«Ещё один год мировой революции, — сказал он. — Никарагуанская революция — первая, которая у нас получилась, потому что в кубинской революции, вернее, в её победе, мы не принимали участия. А в этой — да, она нам удалась, и необходимо бороться за то, чтобы победили другие. Урок Никарагуа может быть очень полезным для остальных стран Латинской Америки. Сейчас в нескольких сотнях километров отсюда льётся кровь, народ Сальвадора ведёт гражданскую войну против тирании. Так вот, я считаю, что через год Сальвадор будет накануне первой годовщины победы революции!»

Предсказание Маркеса не сбылось. Да и с никарагуанскими сандинистами оказалось всё не так просто и радужно. Их лидер, Даниэль Ортега, в котором и советские деятели души не чаяли (направляли ведущих писателей, политобозревателей брать у него интервью, замечательных художников писать его портреты, например, самого молодого народного художника Сергея Присекина), заявит позже, что приветствует частную собственность и крупный капитал, а «команданте Ортеги давно уже не существует». Дочь обвинит пламенного революционера в том, что тот с раннего детства систематически насиловал её, притом

на глазах матери. Вслед за девушкой в газете «Эль Пайс» в педофилии и инцесте обвинит Ортегу и писатель Варгас Льоса, а бывший вице-президент первого сандинистского правительства Серхио Рамирес — в установлении вслед за диктатурой Сомосы диктатуры своей собственной «кровосмесительной» семьи; Гарсия Маркес же — «нобелевский лауреат-правдолюбец» — никак не откликнется.

Впрочем, всё это вполне могло быть наветами и происками американского империализма, для которого победа сандинистов была второй после Кубы костью в горле.

Круг власть имущих друзей нашего героя неизменно расширялся. Но порой — и трагически сужался. 31 июля 1981 года пришло известие о том, что панамский генерал Омар Торрихос Эррера погиб в авиакатастрофе. На похороны Маркес, к всеобщему удивлению, не полетел, заявив: «Я не хороню своих друзей». (И на похороны одного за другим уходивших хохмачей из «Пещеры», притом именно в той очерёдности, которую предсказывал в романах Маркес, он не ездил.)

…В середине 1960-х молодые панамцы всё чаще стали проникать в зону Канала и выражать несогласие с американской оккупацией. В октябре 1968 года в Панаме произошёл военный переворот, которым руководил полковник национальной гвардии Омар Эфраин Торрихос Эррера (названный отцом редким в Латинской Америке именем Омар в честь поэта Омара Хайяма). Полковник больше всего на свете любил две вещи — девушек («ничто человеческое ему не чуждо», свидетельствовал Маркес; Торрихосу, как Боливару, юные наложницы согревали постель чуть ли не в каждой деревне) и самолёты. На одномоторном самолёте он совершал облёты отдалённых территорий Панамы, называя это «домашним патрулированием», во время которых решал проблемы простых панамцев. Нередко он брал с собой в небеса и своего колумбийского друга Габриеля Гарсия Маркеса. Однажды диктатор, как называла Омара американская пресса в том числе и из-за дружбы с Фиделем, отправился с неофициальным визитом в Мексику, и мгновенно (как обычно в Латинской Америке) произошёл организованный ЦРУ военный переворот. Но Торрихос тайно вернулся в Панаму и прошёл до столицы победным маршем, к которому примкнуло более ста тысяч человек.

Он провёл аграрную реформу, превратил Панаму в международный финансовый центр, покончил с неграмотностью. Среднегодовой доход панамца при Торрихосе стал выше, чем в любой другой стране Латинской Америки.

Но самой сокровенной мечтой мятежного полковника, которым восхищался наш герой, была передача Панамского канала под юрисдикцию Панамы. Переговоры длились десятилетия. В сентябре 1977 года, уже с администрацией президента Джимми Картера, они пошли более конструктивно, договор был подписан и с 1 января 2000 года Канал передавался Панаме, как и гора Анкон — символ столицы. Если бы США отказались подписывать договор, то террористическая группа «последователей Че» взорвала бы дамбу на искусственном озере Гатун, вода бы вытекла в Атлантику, а чтобы снова создать запас воды для работы Канала, потребовалось бы не менее трёх лет тропических ливней (как в романе Маркеса). Советская дипломатия к тому времени уже установила с Торрихосом конфиденциальные отношения. В США подсчитали, что для ведения войны в Панаме им пришлось бы задействовать более ста тысяч человек, а второго Вьетнама позволить себе вашингтонская администрация не могла.

Торрихос часто повторял: «Я не хочу войти в историю, я хочу войти в зону Канала». Но ему не довелось попасть туда живым. Подписав исторический американо-панамский договор, посчитав свою программу выполненной, «высший лидер панамской революции» пытался отойти от активной политической деятельности. Его всё чаще стали посещать мысли о смерти.

Маркес встречался с Торрихосом 20 июля 1981 года, за десять дней до трагического конца, и также разговаривал с генералом о смерти, причём именно в авиакатастрофе. «Может быть, это вызвано тем, что генерал знал, насколько Гарсия Маркес боится летать на самолетах, хотя вынужден делать это постоянно, — предполагал Мутис. — Генерал, зная, что Маркес ненавидит летать, часто шутил, что Габо чувствует себя в полёте спокойно только тогда, когда вместе с ним летит Торрихос. А чтобы ещё больше успокоить знаменитого писателя, генерал обычно предлагал ему сразу после взлёта стакан виски».

Тело генерала Торрихоса принесли на гору Анкон, где к тому времени уже развивался национальный флаг Панамы. Там состоялось прощание народа с лидером освободительной революции.

77

Двадцать первого мая 1981 года вместе с Кортасаром, Фуэнтесом и вдовой Сальвадора Альенде Хортенсией он присутствует на инаугурации Миттерана, которому суждено было рекордное в истории Франции по продолжительности 14-летнее президентство. Эта инаугурация станет первой в череде инаугураций президентов и премьер-министров, на которые потом приглашался Маркес. Через много лет, когда Франсуа Миттерана не стало, Маркес рассказал, как они познакомились: «Однажды, очень давно, в конце приёма в резиденции французского посла в Мехико мы собрались у камина выпить кофе с коньяком. Там были и несколько французов, которые помогли мне, так сказать, стать гостем Миттерана. Невозмутимый, с улыбкой на губах, сидя в своём кресле, он предложил нам всем рассесться вокруг и побеседовать о литературе. Пабло Неруда до этого говорил ему про меня, дарил мои книги, переведённые на французский, так что он знал… Миттеран был, конечно, политиком и говорил в основном о политике, как и все другие политики мира, с которыми мне приходилось общаться. Но он был и писателем, у него замечательные дневники! Субъективные, разумеется, как у всякого писателя, например у меня. Когда ему указывали на его субъективность, он очаровательно отвечал: „Это лишь иллюзия лирического характера“. А в тот вечер у камина в Мехико он сказал, что иногда наши мысли напоминают стихи, которые нам снятся…»