Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя
Шрифт:
Маркес часто бывал в ту пору и в Париже.
«У него была светлая, просторная и тихая квартира на бульваре Монпарнас, — вспоминал Мендоса. — Стены были выкрашены в светлые тона, повсюду чувствовались достаток, высокий уровень качества жизни и вкус: тёмно-коричневые английские кожаные кресла, гравюры супермодного Вильфредо Лама, роскошный стереопроигрыватель, всегда свежие жёлтые розы в хрустальных вазах. „Они приносят удачу, Плинио“.»
Ему, как хорошему вину и старому вязу, годы пошли только на пользу. Благородное серебро в усах и бакенбардах свидетельствует о личной и профессиональной зрелости. Он спокойно смотрит в будущее и не опасается превратностей судьбы. Исчезла былая неуверенность в себе. Он спокоен и вальяжен. Он носит дорогие костюмы,
Теперь в его знаке зодиака преобладает не Вода, а Земля. Чувство реальности и защищённости от жизненных неприятностей взяли верх над Рыбами, которые являются знаком некоторой неуверенности, склонности к бегству от действительности, мнительности… Теперь он бонвиван, и его заботят вещи, на которые он прежде вообще не обращал внимания или которыми жертвовал во имя своего писательского призвания.
Теперь, кажется, он намного лучше, чем раньше, разбирается в хорошей живописи и музыке, ценит красивых женщин и шикарные отели, знает толк в очень дорогих шёлковых рубашках, эксклюзивной обуви, винах, сортах сыра, устрицах под острым индийским соусом, чёрную икру предпочитает красной.
Его новые знакомые и приятели — только известные и состоявшиеся люди, неудачников нет: политики, режиссёры, кинозвёзды или обыкновенные мультимиллионеры, которые могут позволить себе роскошь иметь в друзьях знаменитость, так же, как они покупают квартиру или шиншилловую шубу любовнице.
Но он не теряет из виду и старых друзей, с которыми когда-то пил дешёвое вино в борделях. Теперь он расплачивается по счетам. «Шампанского? — спрашивает он и делает это не из хвастовства и не потому, что питает слабость к „Вдове Клико“ или „Дом Периньон“…»
72
С приходом в январе 1968 года к руководству Коммунистической партии Чехословакии Александра Дубчека Чехословакия начала демонстрировать всё большую независимость от СССР. Политические реформы Дубчека и его соратников, которые стремились создать «социализм с человеческим лицом», не представляли собой полного отхода от прежней политической линии, как это было в Венгрии в 1956 году, однако рассматривались руководителями СССР и ряда соцстран (ГДР, Польши, Болгарии) как угроза партийно-административной системе Советского Союза, а также целостности и безопасности «советского блока».
При Дубчеке была существенно ослаблена цензура, повсеместно проходили свободные дискуссии, началось создание многопартийной системы. Было заявлено о стремлении обеспечить полную свободу слова, собраний и передвижений, строгий контроль над деятельностью органов безопасности, облегчить возможность организации частных предприятий и снизить государственный контроль над производством. Кроме того, планировалась федерализация государства и расширение полномочий органов власти субъектов ЧССР — Чехии и Словакии. Одновременно с либерализацией в обществе нарастали антисоветские настроения. Когда 15 февраля на Олимпийских играх в Гренобле хоккейная команда ЧССР обыграла советскую сборную (притом с рукопашным боем на льду) со счётом 5: 4, для многих это событие превратилось в национальный праздник. Двадцать третьего марта 1968 года на съезде Восточногерманской коммунистической партии в Дрездене прозвучала критика реформ в Чехословакии. 4 мая Брежнев принял делегацию во главе с Дубчеком в Москве, где остро критиковал положение в ЧССР. 15 июля руководители коммунистических партий направили открытое письмо ЦК Компартии Чехословакии. 29 июля Дубчек снова встретился с Брежневым. 17 августа Дубчек встретился с Яношем Кадаром, который указал Дубчеку на то, что ситуация становится критической. Началась операция «Дунай». Период политического либерализма в Чехословакии закончился уже через несколько дней, с вводом в страну более трёхсот тысяч человек и около семи тысяч танков стран Варшавского договора в ночь с 20 на 21 августа. Накануне ввода войск министр обороны СССР Гречко проинформировал министра обороны ЧССР Дзура об этом и предостерег от оказания сопротивления.
В Хельсинки состоялась демонстрация
В Чехословакии результатом стала большая волна эмиграции (около 300 ООО человек). Подавление Пражской весны усилило разочарование многих представителей западных левых кругов в теории марксизма-ленинизма и способствовало росту идей «еврокоммунизма» среди руководства и членов западных коммунистических партий — впоследствии приведшему к расколу во многих из них. Раскол произошёл и в среде интеллигенции. По «разные стороны баррикад» оказались, с одной стороны, Сартр, Борхес, Варгас Льоса, написавший гневную статью по поводу вторжения в журнале «Маски», Доносо, Бовуар, Моравиа, Пас, Гойтисоло, Грасс, Пазолини, Фуэнтес, Кабрера Инфанте, — и с другой стороны, например, наш герой и Кортасар. Но позже Маркес признался: «Мир рухнул для меня, когда я узнал о советском вторжении в Чехословакию. Но теперь думаю: нет худа без добра; я понял, что мы все живём между двумя империализмами, в равной степени беспощадными и алчными. И в каком-то смысле это освобождение сознания. Меня потрясло, что по степени цинизма советские даже обошли гринго».
Хотя публично по поводу подавления Пражской весны Маркес не высказался. Так же, как и по поводу происходящего на Кубе, в частности ареста по обвинению в контрреволюционной деятельности и, по некоторым данным, даже пыток в гаванской тюрьме поэта Эберто Падильи и его жены, поэтессы Белькис Куса Мале. Многие всемирно известные представители творческой интеллигенции подписали открытое письмо Фиделю Кастро в защиту Падильи, подписали его и Кортасар, и Маркес. Но второе, более резкое письмо, составленное в доме Аьосы в Барселоне и обвиняющее Кастро в сползании на позиции сталинизма, — и тот, и другой подписывать отказались, после чего наступило охлаждение в отношениях «друзей Фиделя» с большинством.
Куба вообще стала камнем преткновения, эдаким Рубиконом. Роман с Кубой Маркеса — пожалуй, самый загадочный из его романов в стиле магического реализма. Некие «тонкие властительные связи» соединяют его на протяжении десятилетий с «антильской красавицей». И Кортасар, утончённый интеллектуал-эрудит, с первого взгляда влюбился в остров Свободы, в его молодых вождей-барбудос. «Я тебе откровенно скажу, — писал он литератору Блэкборну, — не будь я уже стар для подобных вещей и не люби я так сильно Париж, я бы вернулся на Кубу, чтобы быть с революцией до конца».
Говорил он подобное, напомню, и автору этих строк в Гаване. Но суть отношений с кубинским правительством и Кортасара, и Маркеса так и останутся, возможно, тайной. Повторюсь, некоторые диссиденты в Гаване договаривались до того, что Куба якобы щедро финансировала их лояльность и поддержку, что, впрочем, весьма маловероятно — скажем, Маркес после всемирного фурора «Ста лет одиночества» сам мог кого и что угодно финансировать. Но факт остаётся фактом. Кортасар, например, даже согласовывал с кубинскими властями — чаще всего в лице литератора, общественного деятеля, приближённого к высшему руководству Кубы Фернандеса Ретамара, — саму возможность публикации в легендарном американском журнале «Life» своего интервью. (Что было весьма странно, если не сказать большего: мне доводилось в Гаване встречаться с этим Фернандесом Ретамаром — обыкновенный партийный функционер, похожий на одного из многочисленных лауреатов — секретарей Союза писателей СССР тех лет.)