Блуждающая реальность
Шрифт:
Одна из сторон «личной истории», по-прежнему интригующая читателей – странная и мощная серия снов, видений и голосов, наполнивших сознание Дика в феврале-марте 1974 года (или «2–3–74», как сам Дик сокращенно обозначал этот период), ставшая для него центральным – и в конечном счете необъяснимым событием его жизни. Этими видениями была вдохновлена будущая трилогия «ВАЛИС» – последние три романа Дика, заслужившие хвалы критиков и широкий читательский интерес: «ВАЛИС», «Всевышнее вторжение» (1981) и «Трансмиграция Тимоти Арчера» (1982). Во всех романах Дик исследует пустоту и тягостную бессмыслицу земной реальности, в которой Бог (или божественное, как бы его ни называть) остается неизвестен и, быть может, непознаваем. Но во всех этих романах звучит и надежда на то, что познание божественного и искупление все же могут быть дарованы – даже истершимся современным душам, у которых все заботы о том, как выплатить ипотеку и сохранить брак. По тематике эти романы разительно схожи с размышлениями гностических мыслителей, живших в первые века христианской эры. «Послесловие» к современному изданию гностических писаний, «Библиотеке Наг-Хаммади» (1988), даже выделяет Дика (вместе с К. Г. Юнгом, Германом Гессе и Гарольдом Блумом) как выдающегося современного интерпретатора гностических верований.
Как мы уже видели, еще до трилогии «ВАЛИС»
Чем были события «2–3–74»? Подлинным мистическим опытом, контактом с неким «высшим» разумом, манипуляцией над его сознанием, произведенной неизвестно кем, – или просто острым психозом? Все эти, а также многие другие возможности – список слишком обширен, чтобы приводить его здесь, – Дик рассмотрел в своей «Экзегезе» длиной в восемь тысяч страниц (с авторским подзаголовком Apologia pro Mea Vita, чтобы подчеркнуть центральный характер и значительность текста). «Экзегеза» – дневник, по большей части рукописный, над которым Дик трудился ночь за ночью в течение восьми лет, вплоть до своей смерти в 1982 году, в попытках дать удовлетворительное для себя самого объяснение событий «2–3–74». Это ему так и не удалось. Временами «Экзегеза» выглядит спутанным, бессвязным документом; взволнованные дневниковые записи, сделанные в самые глухие ночные часы (любимое время для творчества у Дика), которые автор при жизни не собирался публиковать, не могут не быть очень неровными. Однако множество пассажей «Экзегезы» подтверждает статус Дика как глубокого мыслителя и умелого проводника по скрытым возможностям бытия. Предыдущий сборник, In pursuit of VALIS (3), составленный мною, заслужил хвалебные отзывы за то, что открыл для читателей Дика-философа и духовного мыслителя. Роберт Антон Уилсон (соавтор известной трилогии «Иллюминатус!») писал: «Дик объясняет «мистические» состояния лучше всех писателей-визионеров прошлого». Автор обзора в Gnosis Джон Ширли отмечал: «Заблудший или достигший духовного освобождения, Дик был гением, и эта гениальность сияет нам с каждой страницы книги». В этом сборнике приведены еще несколько отрывков из «Экзегезы», доселе не публиковавшихся, в том числе законченная статья, озаглавленная (в том саркастичном «палповом» стиле, который Дик так мастерски использовал в своих романах) «Сверхскрытая (Непостижимая) Доктрина: тайный смысл великой системы мировой теософии, открываемый впервые».
Вычурное заглавие – яркий пример фирменного диковского стиля, легко способного отпугнуть читателей, воображающих, что знают, как должен выглядеть и звучать «серьезный» текст. Жесткие каноны «серьезного» дискурса Дик увлеченно разрушает – или, выражаясь постмодернистским жаргоном, распространившимся уже после его смерти, «деконструирует» – во многих статьях, вошедших в эту книгу.
И стиль, и содержание произведений Дика невозможно отнести к какой-то определенной категории. Кто-то назовет Дика «философом» – и, пожалуй, он заслуживает этого звания в его изначальном древнегреческом значении: любитель мудрости, истинно верующий в ценность неустанного вопрошания – то есть редкая птица в наши дни и в наш век, когда слово «метафизика» превратилось в синоним слова «чепуха». Однако Дик не отличается ни той систематичностью, ни той жесткой логикой, ни той безличностью тона, что для большинства читателей неотделимы от современной философии. Он не принадлежит к какой-либо философской школе, а свободно «гуляет» по портикам всех школ Востока и Запада, сколько их ни было на протяжении веков. Он не защищает свои тезисы; скорее рассматривает их с разных сторон, исследует в высоту и в глубину – и идет дальше. Предлагает окончательные ответы – а затем признается, что сам не в силах выбрать правильный. Порой, особенно в «Экзегезе», Дик переходит к восклицаниям, полным вовсе не философского восторга; порой на страницы его книг с пугающей силой выплескивается отчаяние. Под современное понятие «философа» Дик явно не подходит: он куда ближе к мыслителям-досократикам, чьи темные и экспрессивные писания – отрывочные и мощные речения, выражающие личный взгляд на вселенную, ее природу и цель, – уже более двух тысячелетий успешно сопротивляются текстуальному анализу.
Схожие трудности возникают при попытке назвать Дика «мистиком». Во-первых, сам термин «мистик», судя по его стандартному использованию в теологической литературе, должен означать, что Дик в самом деле вступал в контакт с божественной реальностью – на современном жаргоне, «видел Бога». Но это заключение, разумеется, нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Сам Дик так и не решил, с чем вступил в контакт «2–3–74»: был ли то Бог, «психоз» или «что-то еще». Центральная характеристика «Экзегезы» – отсутствие определенности. Откровенная странность видений Дика, вкупе с «нервными срывами», в которых он сам признавался, заставляет некоторых читателей и критиков заключить, что события «2–3–74» были всего лишь проявлением душевной болезни: далее предлагается легион диагнозов. Очевидно, попытки посмертно поставить диагноз обречены оставаться чисто спекулятивными, особенно учитывая, что психиатры и психологи, осматривавшие Дика в разные периоды жизни, приходили к самым разным выводам о его психическом состоянии. Помимо трудностей такой диагностики нельзя не отметить, что постановка диагноза как таковая полезна живому пациенту, которого можно лечить; но применительно к писаниям покойного она используется как упрощающий и категоризирующий ярлык. Честно говоря, не изобретен еще психиатрический термин, отдающий должное живости и многослойности произведений Дика – и их влиянию на души читателей. Внимательно читая автора, мы, к собственному изумлению, делаемся причастны его уникальному видению мира, часто нарушающему общепринятые представления о природе «реальности», но всегда сохраняющему ясность, связность и эмоциональную глубину, немыслимую для творений сумасшедшего – как бы психоаналитики-любители ни ворошили факты его жизни, какие бы диагностические ярлыки на них ни наклеивали. Эту грань между человеком и впечатлением от его произведений отлично сформулировал критик Александер Стар: «Был ли Дик психически здоров – вопрос открытый. Но на протяжении всей жизни он писал так, как мало кто среди фантастов, да и вообще среди писателей. Я говорю сейчас о том обостренном чувстве ненужного и лишнего, с каким он описывал обветшалый вещный мир послевоенных пригородов; о проницательном взгляде на историю; о тонкости морально-этических переживаний и вопросов» (4).
Сосредоточиваться на жестком бинарном разграничении «нормальности» и «безумия» применительно к Дику и его трудам – значит мыслить поверхностно и упрощенно. По мере роста наших знаний в области психологии, антропологии и истории религий все более размываются прежде четкие границы между «религиозным», «шаманским» и «психотическим» состояниями; разграничивать их без тщательного исследования культурного и личного контекста кажется и невозможным, и бессмысленным. С тем, что Дик едва ли напоминал «просветленного» мистика, я вовсе не спорю; важно помнить, что его сильной стороной были вопросы, а не ответы; те, кто видит в его идеях материал для какого-либо «культа», просто удовлетворяют собственный голод по простым решениям. В опыте Дика, отраженном в этом сборнике, ключевую роль играют неопределенность, постоянное сомнение и скепсис, не оставляющие его и во время самых дерзких спекуляций. Однако, следуя за метафизическим поиском Дика, читатель, способный держать разум открытым, обретет уникальные сокровища.
Например, одним из событий «2–3–74» стала серия фосфенов – видений, возникающих при закрытых глазах, и в том числе изображение золотого сечения – понятия из греческой эстетики, в этой культуре отражавшего идеальные архитектурные пропорции, воплощенные, например, в Парфеноне. Кроме того, Дика заворожили логарифмические ряды Фибоначчи, названные по имени математика XIII века Леонардо Фибоначчи из Пизы, который использовал их для демонстрации аналогии между спиральными формами, часто встречающимися в природе – например, в некоторых раковинах, листьях и скальных формациях. Последующие исследования расширили эту аналогию, обнаружив схожие формы в образовании торнадо и в двойной спирали ДНК, а также в основных теоремах математики фракталов и компьютерного моделирования. Дик верил, что золотое сечение и ряды Фибоначчи – ключ к пониманию архетипических истин, открывшихся ему в видениях; рассуждения об этом часты в «Экзегезе», но также появляются в «ВАЛИС» и в выступлении «Если этот мир тебя не устраивает, поищи другие!», включенном в данный сборник. Скептически настроенный читатель, скорее всего, их пропустит, сочтя бессмысленной болтовней.
Вспомним о том, какое значение придается видениям при закрытых глазах в шаманизме и в мировых религиях. Вот что говорит антрополог Майкл Рипински-Наксон:
Где-то между сетчаткой и нейронной сетью нашего мозга рождается феномен изображения на веках при закрытых глазах, актуализирующий внутреннее зрение. Быть может, эти светоносные видения составляют базу объективной физической составляющей тех видений, с которыми сталкиваются как адепты различных религий, так и шаманы и мистики… Карл Г. Юнг, рассматривая кросс-культурный характер видений, первым высказал мысль, что на личном восприятии этого зрительного феномена могут основываться некоторые архетипические символы… Поздние, почти визионерские картины Винсента Ван Гога, написанные в психиатрической лечебнице, включают в себя немало «фосфеновой графики» – как и множество неумелых карандашных рисунков малышей от двух до четырех лет. Как и следует ожидать, множество рисунков и узоров в древних и аборигенных культурах также очень напоминают фосфены (5).
Дальше Рипински-Наксон особенно останавливается на архетипическом символе спирали:
Если мы… признаем спираль архетипическим образом и увидим в ее символических репрезентациях лабиринт, эта концепция, возможно, поможет нам понять, почему этот мотив обычно символизирует неведомый путь, ведущий в загробный мир, пещеру, гробницу или чрево Великой Матери. Гробница, как мы уже отмечали, своей конструкцией отражает тело Великой Матери, чья энергия и плодоносная сексуальность передаются через символ спирали.
Интересно отметить: Дик верил (см. «Если этот мир тебя не устраивает…»), что в рамке золотого сечения ему предстала богиня Афродита, сексуальный аспект Великой Матери. Значимость, как философскую, так и психологическую, образа Великой Матери для Дика читатель может понять из его выступления «Андроид и человек», также приведенного в данном сборнике.
Снова замечу, что я не стремлюсь изобразить Дика вдохновенным провидцем или даже доказать, что он был «нормален». Никаких доказательств «нормальности» или «ненормальности» Дика попросту не существует (6). Скорее я приглашаю читателя отринуть ярлыки, нырнуть в море идей, выраженных непосредственно в текстах, и извлечь оттуда все, что он сочтет для себя ценным и полезным, не стесняя свое зрение и мышление скороспелыми диагностическими ярлыками. Пожалуй, стоит предупредить читателей и о том, чтобы, берясь за метафизические писания Дика, они не готовились заранее верить им или не верить. Дик, как следует из самих его текстов, не имел намерения кого-то в чем-то убеждать. Напротив, те читатели, что не станут беспокоиться о том, хочет ли Дик их в чем-то убедить и следует ли ему поддаваться, обнаружат, что он открывает множество путей для самостоятельного исследования. В тех возможностях, что он предлагает – например, в статье 1978 года «Космогония и космология», где Дик стремился выразить ключевые идеи «Экзегезы», – есть красота и визионерская мощь. Так, он говорит о праведном Божестве (схожем с Логосом-искупителем у гностиков), которое утратило память о себе как об истинном творце и уступило контроль над земной реальностью слепому и невежественному демиургу или «артефакту». «Артефакт» (близкий к гностическому Архонту [2] ) держит людей в сети заблуждений, с которыми приходится бороться даже Божеству (7).
2
Не совсем верно. «Артефакт», по Дику, – аналог Демиурга гностиков. Архонты же служат и подчиняются Демиургу, воплощают его волю в тварном мире и находятся ниже его в иерархии сил.