Блуждающее время
Шрифт:
Валера Иглов в это время встал. Лицо его побагровело еще больше.
– Прощайте, пока я еще не растение, и ветви с листьями не растут на мне, – твердо сказал он. – Пока могу говорить, а не шептать… Я, между прочим, с Череповым примирюсь. Не думайте, мы одного поля ягоды…
Иглов пошатнулся, но Павел удержал его.
– Я доеду. Меня ждут.
И он указал на дверь в булочную. Там за дверью, в булочной, двигались какие-то тени. Потом появилось лицо, опухшее, но призывающее Иглова. И тот пошел на зов…
Павел поглядел на Таню.
– Черепов
– Иглов-то, просто как юродивый при нем, – вставил Павел.
– Если бы не Улюша его, Клим бы давно погиб. Он сам мне признавался однажды: умру под забором, – продолжала Таня. – Кто, тем более сейчас, может выдержать такой загиб жизни? Сейчас кто в квартирах сидят, и те мрут…
– Но Улька молодец! Вот наша баба, действительно! Правда, Тань?
– Правда. Но Черепов – это перегиб, отклонение в стане запредельных. Это тебе не Орлов. Во всем бывают извращения, даже в запредельном. Но он велик даже в своем постбезумии.
– Бог с ним. Пусть постбезумствует. «Мне бежать», Таня, как говорил Никита, человек будущего.
– Бегуны вы оба, – рассмеялась Таня.
– Бегу, бегу. В неизвестность. А тебе ведь надо ехать по делу куда-то, ты сказала…
– К сожалению, часа на три я не свободная птица. И они расстались.
Глава 19
Решение Павла искать Никиту, выбрать его в качестве путеводной звезды, или просто типа, на котором лежит печать и который выведет из замкнутого пространства и времени, было выстрадано им долгими ночами.
«Иного выхода не было, иной нити не виделось. Безлунный исчез, да и жутковат при этом, фантом во тьме эдакий, но по телефону позванивает. А сейчас звонков нет. Сыночек? Да где его искать? Умер ли, провалился или бродит?» – думал Павлик.
Первоначально он заехал в подвал, где устроила пир Марина.
Встретили его недружелюбно, да и опустел подвал как-то.
– Шляются тут всякие, – сказал диковатый старичок, вылезший из-под доски. – И все Никиту ищут. Ночует тут один у нас, тоже как вы, любитель Никиты, – вытаращил глаза старичок. – Громадный такой, но идиот. Много вас.
«Бред какой-то», – подумал Павел.
– Но Никита-то где?
– Говорю всем, хоть Господу Богу: Никиты нет. Давно пропал. Не ходит.
– А концы-то какие-нибудь есть?
– Какие концы? Да, может, он в Германию уплыл. От Никиты всего можно ожидать. Про него было сказано: непонятный человек. Я тогда от етих слов под стол залез. Раз непонятный человек – всякое может быть. Нигде вы его не найдете.
– А этот громадный идиот что-нибудь знает, где Никита?
– Да он сам ищет, ничего он не понимает. Идиот и есть идиот.
Павел погрустнел. Обстановка в подвале была какая-то опустошенная, словно дух этого подвала ушел из него. Да еще сырость кругом, полумрак, тени.
Во время пира было иначе. Жизнь била ключом. А после него все точно заснуло. Кошмар!
Павел не стал углубляться и ушел.
На другой день, в субботу, тихонько выпивая в полумраке своей комнаты, он раздумывал, куда бы обратиться. И мысль его колебалась между громадным идиотом и Мариной. Первый ведь, может, что-то да знает, Марина же наверняка знает, но не укажет ему путь.
И в это-то время шумно звякнул телефон. У Павла екнуло сердце: наверняка Безлунный, даже руки задрожали, когда снимал трубку. Но в ней визжал сам Валера Иглов:
– Паша, родной, Черепову плохо. Напился у Никитиных. Самый жуткий вариант. Сам знаешь. Приезжай, вытаскивай. Обойдемся без Ульяны. Она меня не любит, скажет: «вы спаиваете»… Приезжай скорей, золотой…
Павел смутился, но делать было нечего: переступать закон о помощи друзьям, пусть и бредовым, он не мог…
Далинин долго добирался до этого района за Новогиреевом. Его заброшенность нарушалась массовым потоком машин, людей, шумом. «Сколько же стало народу в Москве», – удивлялся он.
Дом был обычный, девятиэтажный, но квартира – необычная. Павел всегда, как только входил туда, столбенел: такое могло быть только в шестидесятые, так уверяли его старшие друзья по метафизике.
Собственно, в огромной квартире ничего не было, кроме трех стульев, подобия стола и драного дивана. Но на стене висел, как все хором уверяли, чистый листик с подписью Василия Кандинского. Хозяева, два молодых человека, он и она, были вообще непонятно кто друг для друга: то ли брат, то ли сестра; то ли муж, то ли жена; то ли вообще никто друг другу. Пьяны они были каждый день, а деньги были невесть откуда. Да никто этим и не интересовался. Сами гости приносили вино. Главное же ощущение от всего этого была аура дикой бесшабашности, сна, визга и радости саморазрушения. Здесь саморазрушались, но не до конца, не до гибели, а просто до сладострастия наслаждались самим бездонным процессом, ходом саморазрушения в самих себе.
Все, кто находились тут, как будто плыли пьяные по Вселенной. Необычные книги – по алхимии, по трансу, о сознании ангелов – были разбросаны повсюду, особенно на полу. Все читалось, но некоторые страницы были облеваны. На полу же и спали. Редко сюда заходил кто-нибудь из великих, кроме Черепова. Но Черепов порой бывал рад этому дому. Пред ним, конечно, преклонялись все, кто здесь был: за его знания о «потустороннем», за феерические легенды о нем, и за его фантастические рассказы (Черепов иногда даже позволял публиковать их, кстати, в лучших российских журналах). Ходили сюда не то чтобы «пропащие», но несколько «особые» люди во всей закрученной на необычном Москве.