Блуждающий по вселенным
Шрифт:
Ну а дальше в тот день наш коллектив закрутило и накрыло чисто бытовыми проблемами, в особенности связанными с заготовкой мяса. Вырезали из ящеров, которые лежали в Поле, с той стороны нашей стены, только самые лучшие, самые деликатесные части. Потому что туда стали стягиваться большие, по несколько сотен в каждой стае шавок. Они-то всё не съедят, без мохасиков не справятся, но могли изрядно попортить самое наилучшее. И уже во вторую очередь наши раздельщики возились с тушами на нашей стороне от стены.
Но для заготовок полуфабрикатов в маринаде нам банально не хватало ёмкостей, и тут уже пришлось изгаляться, выкручиваться нашему завхозу, который уже поздней ночью, если судить по часам,
Ну и можно сказать, что до самого утра весь коллектив Пирамидки пахал словно рабы. Некоторые новенькие так и заявляли:
– В пещере нам лучше жилось: ели и отсыпались только… А здесь жилы тянем, надрываемся, словно опять в замке оказались…
На что Ратибор Палка попытался пошутить, а заодно и напомнить:
– Ладно вам жаловаться! В замке вам не только работать приходилось, как бесправным рабыням, но ещё и ублажать всех подряд по принуждению. Тут вам такое не грозит, свобода!
Как ни странно, никто не смеялся над его шуткой. Зато нахмуренных, озлобленных взглядов он получил на свою ауру в полной мере, если не с избытком. Наверное, многие тогда впервые поняли, что жизнь по уставу и установленным законам – тоже не сахар. И тоже не освобождает от тяжкой, порой рутинной и скучной работы. Может, кто и пожалел, что перебрался в нашу Пирамидку?
Я подобными вопросами не заморачивался, потому что уже к вечеру ходил словно сомнамбула, от зевоты чуть не сворачивал себе челюсть, и меня общими усилиями, да ещё под жёсткой опекой моей гражданской супруги Ксаны, уложили спать возле её тела. Хотя и могло считаться, что это она улеглась возле меня, воспользовавшись моей слабостью.
А наутро мы увидели на многочисленных телах павших вчера зервов яркие тельца мохасиков. Много их оказалось, наверное больше тысячи. А к вечеру их уже копошилось на останках вдвое большее количество. Ну и я, пытаясь изучить этот феномен здешней фауны, поспешил к нему, чтобы понаблюдать с близкого расстояния. Тем более что у меня теперь имелось в числе умений такое важное, как «око волхва».
Глава девятая
Опасные опыты
Вначале возле мохасиков я возился до завтрака. И пожалуй, впервые с момента нашего знакомства Ксана меня буквально уговаривала, а то и силой тянула пойти и покушать. Что я и сделал чуть ли не на ходу, обеспокоив товарищей своей новой болезнью «Презрение к пище» и умчавшись вновь в Поле разглядывать дивные, изумительно красивые по своему строению и функциональности создания. Теперь-то я их видел и понимал совершенно иначе, более полно. А главное – более правильно. И всю составную этих созданий разделил на три вида их деятельности: переработка падали, воспроизведение потомства и поддержка собственной неприкосновенности.
На первый вид деятельности у мохасиков уходило много, почти сорок процентов всей вырабатывающейся телом энергии. Причём сама энергия вырабатывалась не с помощью получения калорий от поглощаемого мяса, а концентрировалась из окружающего пространства, притягиваясь ворсинками дивной шерсти, втягиваясь внутрь удивительного живого генератора и давая силы для всей деятельности в целом.
Тогда как поглощаемая плоть хищников, порой съедаемая вместе с костями, перерабатывалась в несколько непривычные мне по консистенции и внешнему виду составы. Эти составы выводились сразу с двух дренажных отверстий, одно – в виде черной, поблескивающей рыхлой массы; а второе – очень похожее на мутный, белёсый кисель И только ближе к обеду я разобрался с первым: некое подобие торфа, сильно разбавленное перегноем. Ну а по второму составу просто сделал предположение: тоже некие полезные для растений субстанции, не имеющие резко негативного запаха. К примеру, те же фосфаты, или та же селитра, или некая разновидность переработанной мочевины. В этой отрасли сельского хозяйства я не был должным образом подкован.
То есть не иначе, как мохасики питались духом святым (образно выражаясь) и предназначались создателями только Дна для утилизации и быстрой переработки умерщвлённой плоти. Этакий главный козырь в нерушимости круговорота в мире местной флоры и фауны.
Ещё десять процентов ярко-розовые создания тратили на создание в себе неких яиц, в которых и вызревало будущее потомство. Яйца состояли не из скорлупы, а из толстой-претолстой плёнки матовой консистенции, и, как я понял, каждое из них чуть ли не сразу получало некое охранное поле из еле мерцающего электричества.
А вот само создание мохасик все оставшиеся пятьдесят процентов собираемой из пространства энергии тратило на поддержку той самой уже не раз упомянутой собственной неприкосновенности. И два страшнейших разряда молнии у любого мохасика сразу же были наготове для любого живого существа, которое приблизится к ним слишком близко. Затем третья молния могла ударить через секунд тридцать, четвёртая – через минуту, а пятая уже лишь через три минуты. Местному ассенизатору далее требовалось ещё большее время для восстановления своего внутреннего поля. Ну и окончательно полное насыщение зависело от времени нахождения в покое. К примеру: две молнии – потом полный покой, и мохасик будет во всеоружии через десять минут.
И второй вариант: экспериментатор заставляет разряжаться мохасика очень долго, допустим, более чем восемь-десять минут. В таком случае полное восстановление затягивалось чуть ли не на час. А для пуска первой молнии требовалось минут сорок. То есть при желании эту ярко-розовую и пушистую гусеницу величиной с руку взрослого мужчины можно было и в ладонях подержать, и за пазухой поносить.
Но! Только с максимальной осторожностью! Ибо такое действо тоже не взбрело бы в голову ни одному нормальному индивидууму, который бы присмотрелся к жвалам да и к пасти в целом местного чистильщика. Своими челюстями животное легко отгрызало куски костей! А уж мясо, пусть даже с жилами, или толстую кожу, рвало и отщипывало, словно мягкую, размоченную бумагу. Ну и не следовало забывать и жидкой субстанции, которую наряду с торфом и перегноем выдавал мохасик из себя. При попадании на кожу она оставляла довольно сильный и неприятный ожог. Словно некая щёлочь или кислота. Одежду тоже тот «киселёк» портил изрядно, и только кожа скользкого зайца (вот уж незаменимые сапоги получались!) была совершенно не подвержена разъеданию или истончению.
Кстати, классификация «индивидуум нормальный, здраво рассуждающий, брезгливый, осторожный» – меня лично не касалась никоим образом. Я и в руки мохасиков хватал, и одежду себе почти всю попортил, и ожогов с десяток получил довольно больших размеров. Ну а уж использование для опытов и экспериментов объевшихся шавок, которых вокруг было в переизбытке, вообще давало право гринписовцам занести меня в чёрную книгу самых страшных злодеяний против животных, а потом и сжечь вместе с этой книгой на костре. Потому что диких и злобных шакалят я отправил под удары молний в немереном количестве. А что делать? Ну не собственные же руки подставлять?! Да и приставленного ко мне в виде охраны сопровождающего такое моё отношение к шавкам совершенно не трогало. Кажется…