Бляж
Шрифт:
— Как они тут сдачу не сдают нагло, а?
— Пиривычка, дарагой.
— Маныч рассказывал… Он же на югах-то работал.
— Жил.
— Ну, жил. Какая разница: один поп, другой дьякон. Неважно. Заходил один приезжий на курорты, к ним в кабак. Закажет у бармена сотку, а тот мелочь «пиривычно» не сдает. Ну и ком клином. Базар за вокзал. Однажды заходит, заказал, и снова, у проходного. Настырный за справедливость. Бармен тоды рублик металлический на плите — до посинения, — и подал на тарелочке…
Но тут Миньку начальственным животом остановил полу лысый гражданин с портфелем и с места в карьер стал выговаривать:
— Что вы себе позволяете! В чем вы ходите
Его брезгливый палец зацепился за карман минькиных шортов, до которых волею судеб дожили когда-то фирменные «супер райфл». А дело-то в том, что на причинном месте у Миньки сидела огромная рыжая кожаная заплата, поскольку где тонко — там и рвется, а именно это самое место почему-то протирается быстрее всех остальных. Справедливости сказать, в минькиной сумке аккуратненько свернутыми лежали белые, с иголочки, «Ли» — не трепать же их почем зря.
— Махнем не глядя! — наивно воскликнул Минька и ухватился за карман штанов начальственного гражданина.
— Я махну сейчас тебе. Битласы херовы. А так тебе махну, — рявкнул гражданин и решительно рванул куда-то в сторону.
— А мне один тоже дома — «Врангель», «Врангель». Мы, де, с ним боролись, а у тебя на штанах, — сказал Лёлик. — Так побороли же, я ему говорю, чего ж теперь?
Немного ошеломленные незапланированным ершом и такой негостеприимной к гостям города встречей с радеющими за облик этих самых гостей, дабы приобщиться к культурному процессу и отдохнуть от отдыха, зашли в Ботанический сад, где обитает много диких секвой и тамарисков, магнолий и элеутеррококов, а в целом, собранные в одну кучу, деревья, растения и кустарники производят тоскливое впечатление. Обрадовал только с детства знакомый можжевельник, вымахавший с хорошую березу. Вот что значит хорошее питание и заботливый уход.
После сада-огорода душевно искупались, ныряя с железобетонного пирса, усыпанного изысканно мелким песком, будто просеянным через тоненькое ситечко. Тут же, у пирса, усидели пару бутылочек сухого, не желая пустопорожно болтаться по улицам. Тем более, что и здесь хватало того же самого.
Солнце палило, побережье гомонило, по набережной бродили длинно и коротконогие в максях, минях и без оных. Но взгляд от них отскакивал мячиком, потому что всё вокруг было из категории общественной бани, бесполой и абсолютно несексапильной.
После наших тихих заводей город-курорт смотрелся небоскребными нью-васюками, а непрекращающее кишение в прибрежной воде наводило на думы о головастиках, о том, как наши перепончатые предки вышли из вод морских и немедля влезли на дерево пожевать чем приспичит.
Светлый день тем временем удивительно быстро сошел на нет, а пожевать и мы были не прочь, поскольку от утренних блинчиков, что перехватили в какой-то стекляшке, в животе не осталось и помина.
Предусмотрительный Минька сменил «Райфл» на «Ли» и нарядился в светленький джемперок.
— Я из сочей порожняком не уеду, — сказал он, похлопывая себя по животу. — Как хотите.
— Ты про трипачок не забывай. Тут тебя лечить некому.
— Сплюнь через левое плечо.
Ресторация, с вечно-стандартной табличкой «мест нет», аквариумно мельтешила за толстыми стеклами. На требовательный стук Маныча, выбившего нахальные точки-тире по стеклу монеткой, нагло-упитанная рожа в позументах скосила на дверь пустой глаз. Что-то в физиономии Маныча, цербера от общепита и эмвэдейки, по-видимому, удовлетворило, поскольку заветная цепочка откинулась, а дверь приоткрылась, хотя и только-только на ширину ладони. Сунув красный «вездеход», мы
Люди шумно развлекались с заметно возбужденным видом. То тут, то там хлопало шампанское, взвизгивали увешанные дутым золотом ягодки опять в откровенных платьях из шифона, и гоготали мужики с жирными глазами и загорелой лысиной.
Мы дружно закурили, добив минькину пачку «ТУ-134», поскольку другого в процессе ожидания заказа, ничего не оставалось.
— Лабал я, дай бог памяти, забыл в каком году, в одном нюхлом месте, — сказал Маныч, намазывая на тоненький кусочек хлеба горчицу из стандартного триумвиратного набора с перечницей и солонкой. — Я про держиморду у ворот, — пояснил он, посыпая хлеб солью и перцем. — А на щеколде в этом трактире стоял дед Мазай. Кроликов держал: шапки шил, то-се. Я про башли, — сказал Маныч, кивая в сторону входа. — И никак его, менты не могли с поличным взять, что он в лапу берет. Что делал, хитрый пудель. У него в гардеробчике плащик висел. Зимой, летом. Обычный плащик, такой, поношенный. Он башельку, что на воротах получал, в карман к себе умно не прятал — исключительно в плащик. А тут на тебе! Менты с прихватами, а у деда с собой три копейки. Где, как? Шмон. «Чей плащ?» «А кто его знает чей? Клиента. Я по карманам не шарю, не приучен». Вот так, на каждый болт свой цимес.
Не успел Маныч закончить байку, как прибыл заказ на расписном подносе с теми же пальмами, и мы взялись за дегустацию. Музыканты давили на басы. Кабак иступлено плясал под «я так хочу, чтобы лето не кончалось», мы уже выпили на удивление холодной водки и зажевали рыбным ассорти, как тут Минька увидел…
Невысокая, в узком белом платье, с навсегда мелкими кольцами бараньих волос, с теми самыми в пол-лица вафлищами и прочими омерзительными негритянскими подробностями… Чернокожая инопланетянка смотрелась блэк энд уайт и завороженный Миня пошел на нее будто на пение сирен.
Что он ей говорил со своим тэйк э пэн, оупен ё бук?! На каком вавилонском он изъяснялся, если негра даже смеялась? И пошла с ним танцевать. И танцевала подряд два танца, а во время второго, они, первоклашками взявшись за руки, прошли через зал и вышли из ресторана.
— Э! — удивленно покачал головой Маныч.
Выходим на международные орбиты. Сдавайся, враг, замри и ляг!
Обсудив черное будущее минькиного счастья, мы решительно лишили его доли на съестное и спиртное, уничтожив то и другое в два присеста между потными танцами. В партнершах проходили соседки, сидевшие почти локоть к локтю, спина к спине.
Дамы, если так можно выразиться, экзальтированно взвинченные югами, колхозным здоровьем и вином «Анапа», танцевали лихо, фальшиво хихикали и навевали дикую тоску. Сменив шило на мыло и не заметив разницы, в очередной краковяк я остался сидеть за столом, потягивая «Буратино» и вяло наблюдал за выбором Миньки и Лёлика, переметнувшихся на более дальние орбиты. Их вариант был тем же среднестатистическим, делённым на среднеарифметическое.
Как это обычно бывает, пьяная суета и маскарад неживых лиц быстро утомили. Рассчитавшись, мы вышли на свежий воздух и оживленную улицу, по вечернему разнаряженную по самому предпоследнему писку.