Блюз мертвых птиц
Шрифт:
— Твой старик дымит, как паровоз, сразу после инфаркта? — спросил я.
Варина нанизала запаску на штифты и принялась закручивать гайки.
— Спроси у него сам, посмотрим, что он тебе ответит, — сказала она.
— Вы едете из дома твоего мужа?
— Это не твое дело.
— Алексис Дюпре на месте? Или твой муж?
— Оба на месте. И я не считаю Пьера своим мужем.
— Я думал, ты терпеть не можешь Алексиса.
— Мой отец хотел с ним поговорить.
Я наклонился, чтобы поговорить с ее отцом через водительское окно.
— Это правда, Джессе? — спросил я.
— Мне не нравится, что ты обращаешься ко мне по имени, — ответил он.
— Хорошо, мистер
— Этот старый еврей должен мне денег, и я собираюсь их с него получить, — ответил он.
— Как дела у Пьера? — спросил я Варину.
— Неважно себя чувствует, и поделом ему. Знаешь, почему я проколола колесо? Мой чертов муж поставил на машину старые покрышки, чтобы сэкономить две сотни баксов, — она встала, на ее щеке чернел масляный мазок, — а у тебя сегодня какая главная проблема, Дэйв?
— Все. Ты, твой отец, твой муж Пьер, твой свекор Алексис. Но в данный момент моя основная проблема — это ты и твои шашни с моим другом Клетом Перселом.
— Какая же ты надменная скотина.
— Ты мне всегда нравилась. Жаль, что ты попыталась причинить вред моему другу.
— Ты не имеешь ни малейшего права обсуждать мою частную жизнь. Думала, что у Клета есть класс. Не могу поверить, чтобы он обсуждал наши с ним отношения с тобой.
Мимо проехал дизельный грузовик, за которым тащился шлейф из пыли и выхлопных газов. Его вес заставил «Сааб» вздрогнуть на домкрате. Когда я снова взглянул в глаза Варине, они были влажными.
— А почему твоему отцу было не позвонить Алексису Дюпре вместо того, чтобы тащиться к нему на дом в такую даль?
— Потому что я имею с людьми дело лицом к лицу, а не по телефону, — ответил Джессе Лебуф с пассажирского сиденья, — и оставь мою дочь в покое.
— Увидимся, — ответил я.
Варина тяжело дышала через нос, ее лицо перекосилось, и она чем-то напоминала ребенка, готового вот-вот расплакаться.
— Ты даже не представляешь, насколько сильно ты умеешь злить людей, — сказала она, — знаешь, когда-то давно у меня были к тебе нежные чувства. Но ты самое настоящее говно, Дэйв Робишо.
Я вернулся к патрульной машине и поехал по двухполосному шоссе в сторону плантации «Кру ду Суд». В зеркало заднего вида я видел, как Варина швырнула спущенное колесо и домкрат в багажник, хлопнула его крышкой и уставилась вверх по дороге в моем направлении. Если они с отцом и играли какую-то роль, их актерское мастерство поистине достигло уровня «Оскара».
Чернокожая служанка в серой униформе и белом переднике с оборками впустила меня в дом и отправилась на поиски Алексиса Дюпре, оставив меня стоять в прихожей. Он вышел, щурясь, как будто не мог меня узнать.
— Я — Дэйв Робишо из полицейского управления округа Иберия, — представился я.
— Ах, ну конечно, — ответил он, — как я мог забыть? Вы здесь по поводу моего внука?
— Да, сэр, я так понимаю, он пережил нападение в ресторане в Новом Орлеане. Он покинул место нападения, не предоставив никакой информации полиции города.
— Если я не ошибаюсь, мистер Робишо, ваш прошлый визит сюда был не слишком приятным. Я не всегда помню все детали. В чем же была загвоздка?
— Я назвал свою дочь ласковым прозвищем, а вы подумали, что я произнес слово «Ваффен».
— Пьер покинул ресторан в Новом Орлеане с тем, чтобы обратиться за медицинской помощью. В том же, что касается отсутствия его заявления в полиции, так любые контакты с полицейским управлением Нового Орлеана — это пустая трата времени.
— Могу
— Он спит. Его сильно избили.
Я ждал, что Алексис Дюпре попросит меня покинуть дом, но он молчал. Это была моя третья встреча с ним, и каждый раз мне казалось, что я беседую с новым человеком. Он был истинным патрицием и ветераном Французского Сопротивления, чей разум уже находился на границе старческого слабоумия, он был вспыльчивой жертвой Холокоста и фамильярным патриархом, кости которого были столь тонкими, что могли принадлежать птице. Быть может, проблема была в моем восприятии? Может, Алексис Дюпре был просто стар, и мне не стоило удивляться его переменчивому поведению?
— Я пью чай с лимоном в библиотеке. Посидите со мной, — предложил он.
Не ожидая моего ответа, он отправился в отделанную дубом библиотеку с большим столом красного дерева, темными кожаными креслами и шкафом с алкогольными напитками. У противоположной стены, рядом с застекленными дверьми, стояла полка с большим Оксфордским словарем. Стены были завешаны большой коллекцией фотографий, сделанных по всему миру: крытый велотрек во Франции, ночные каналы Венеции, Великая Китайская стена, итальянские солдаты, марширующие через разрушенную деревню со страусовыми перьями за лентами касок. Среди снимков было даже изображение полуразрушенного замка крестоносцев на краю пустыни. Одна фотография показалась мне особенно интересной. На ней перед камерой стояла дюжина мужчин и женщин, выглядевших как партизаны. На них были береты и патронташи на груди с большими латунными патронами. Их вооружение, похоже, состояло из комбинации «маузеров», «ли-эннфилдов» и «льюисов». Они стояли на фоне белого, как мел, утеса, покрытого бороздами эрозии, а на верхней его части виднелись здания в огне артиллерийской атаки. На фотографии я обнаружил надпись «Алексису» с подписью Роберта Капы. [20]
20
Роберт Капа (1913–1954) — фотокорреспондент, основоположник военной фотожурналистики.
— Вы знали Капу? — спросил я.
— Мы были друзьями, — ответил Дюпре, — эта фотография была сделана на передовой под Мадридом, прямо перед тем, как город пал. Но я встретил Роберта гораздо позже, уже после Второй мировой. Я работал на британскую и американскую разведку. А Роберт подорвался на мине в Индокитае в 1954 году, — старик жестом пригласил меня сесть, — это было замечательное время. Наши идеологические альтернативы были четко определены. Мы никогда не сомневались в том, кто прав в этой борьбе.
— Вы были в Сопротивлении?
— Мы называли это la maquis, «кустарник».
— Ведь еще и в Равенсбрюке были?
— Почему вы задаете все эти вопросы?
— Потому что я был во Вьетнаме. Я видел тигриные клетки и прочие штучки на острове-тюрьме, которыми пользовались и французы, и, в свое время, японские имперские силы. У меня нет опыта, подобного вашему, но и я видел краем глаза то, что Оруэлл называл «кровавой рукой» империи в действии.
— Я думаю, что у вас неверное представление о моем опыте. Я не считаю себя жертвой. Я выжил в лагере только потому, что я работал. Я делал то, что мне говорили. Я не выказывал неуважения. Каждый день я заставлял себя следовать солдатской дисциплине и никогда не жаловался на свою ситуацию или свое физическое состояние. Я никогда не умолял. Я скорее умру, чем буду о чем-то просить. Я понял, что мольбы всегда ведут к презрению и делают из человека жертву.