Блюз мертвых птиц
Шрифт:
— Ты идешь потолковать с Клетом? — спросила она.
— Типа того.
— Почему ты так смотришь на меня?
— Да так, ничего.
— Клет не скажет тебе всего, если я буду там.
— Я скоро вернусь, — сказал я. — Ты прекрасно выглядишь.
Я взял айпод, который мне подарила Ти Джоли Мелтон, и направился вниз по Ист-Мэйн под навесом из дубов, аркой возвышающихся над улицей. Фонари только что зажглись, и в деревьях и бамбуке вдоль Байю-Тек замерцали огоньками светлячки. Я вышел на разводной мост на Берк-стрит и посмотрел вниз, на длинный, темный поток приливных волн, рано или поздно оказывающихся обратно в заливе. Начинался прилив, грязная вода высоко окатывала берега при прохождении лодок, а
7
Акадийцы — французские колонисты, жители канадской провинции Новая Шотландия (до 1713 года называвшейся Акадия). В 1755 году подчинившие колонию английские власти подвергли акадийцев массовой депортации, в том числе в Луизиану.
Я стараюсь гнать от себя эти унылые мысли. Не отрывая глаз от Байю-Тек, я нащупал айпод и нашел одну из песен Ти Джоли. Она пела «Блондинку Джоли», эдакую плачевную душераздирающую балладу, которую стоило услышать лишь один раз, и уже нельзя было забыть до конца своей жизни. Затем я вспомнил, что Алафер сказала, что так и не смогла найти песни Ти Джоли в списке файлов. Как такое возможно? Там, на мосту, в вечерних сумерках, когда последние солнечные лучи горели янтарной лентой по центру байю, а черно-зеленые спины аллигаторов скользили среди кувшинок, я слушал прекрасный голос Ти Джоли, доносившийся из висевших у меня на шее наушников, как будто бы она говорила со мной по-французски из какой-то давно прошедшей эры, времен Эванджелины и бегства акадийского народа из Новой Шотландии в заболоченные края Южной Луизианы. Я и не подозревал, что мне вскоре придется повторить старый урок, что иногда лучше довериться миру мертвых, нежели миру живых, и никогда не стоит сомневаться в существовании невидимой реальности, способной зависнуть, словно голограмма, прямо за краем нашего сознания.
Когда я пришел в «Клементину», Клет стоял у бара и гипнотизировал стоявший перед ним стакан водки, наполненный мелким льдом, вишенками, дольками апельсина и украшенный веточкой мяты. Я сел за стойку и заказал себе сельтерскую воду со льдом и лаймом на ободке бокала — самообман, однако позволивший мне подавить те мысли, которые здесь лучше не обсуждать.
— Хочешь, я поеду в Новый Орлеан с тобой? — спросил я.
— Нет, сестру я отправил в круиз, а племянница навещает друзей в Мобиле, так что пока они в безопасности, — ответил он.
— А потом?
— Ну, я еще не все продумал. Расскажу тебе, как только определюсь.
— Не пытайся справиться со всем в одиночку, Клет. С этими парнями можно разобраться самыми разнообразными способами, — сказал я.
— Например?
— Прижать Граймза за гибель ребенка в ДТП.
— А улики где? Показания обдолбанных родителей, которые уже списали пацана за следующую дозу?
Бар был полон людей и шума. Посреди болтовни о футболе и на ничего не значащие темы лицо Клета как будто висело в воздухе, словно красный надувной шар, отстраненное и полное боли.
— Я вырос среди таких,
— В чем?
— В том, что меня подстрелили. Что чуть ласты не склеил. Ведь я бы откинулся прям там, на байю, если бы пуля не попала в ремень моей плечевой кобуры. Меня спасла кобура, а не ствол, ну просто история моей гребаной жизни. Если со мной что хорошее и случается, и то случайно.
— Мистер, попросил бы вас не выражаться, пожалуйста, — заметил бармен.
— Прошу прощения, — ответил Клет.
— Пойдем отсюда, — предложил я.
— Нет, мне здесь нравится. И бар мне нравится, и еда, и компания, с чего бы это я вдруг все это бросил?
— Ты в том смысле, что лучше мне уйти? — спросил я.
— Знаешь, в бордель ходят не за тем, чтобы в шашки поиграть. — Клет Персел задумался над своими словами и скромно улыбнулся. — Так, музыкой навеяло, меня в действительности все это весьма устраивает. Это тот айпод, который я видел у тебя в больнице?
— Да, слушал тут песни Мелтон. Сейчас «Блондинка Джоли» играет.
— Ну-ка, дай взглянуть. — Он взял айпод с барной стойки и начал листать список треков. Слушай, да тут всего-то несколько песен: Уилл Бредли, «Тадж-Махал» и Ллойд Прайс.
— Песни Ти Джоли там тоже есть.
— Нет, Дэйв, их нет. Посмотри сам.
Я забрал у него айпод, отключил наушники и положил себе в карман.
— Давай-ка проедемся до Сент-Мартинвилла, — предложил я.
— Зачем? — спросил Клет.
— Я знаю, где находится дом Ти Джоли.
— И чего нам там делать?
— Пока не знаю. Хочешь остаться здесь и трепаться о футболе?
Клет взглянул на бармена.
— Заверни-ка мне устричный сэндвич и пару длинношеих бутылочек «Будвайзера», — попросил он. — И прости за мой треп. У меня неисправимый дефект речи. Это одно из немногих заведений, куда меня все еще пускают.
Все в баре заулыбались. И кто после этого скажет, что Клет лишен всяческого шарма?
Глава 03
Шел дождь, когда мы ехали по двухполосному шоссе сквозь длинный тоннель деревьев в сторону района чернокожих на южной окраине Сент-Мартинвилла. Сквозь пелену дождя виднелись огни пары ночных клубов; перед старой французской церковью на площади и позади «Дуба Эванджелины» [8] горели прожекторы. За их исключением большая часть города была погружена в темноту, если не считать фонарей на перекрестках и маячков на разводном мосту, под которым высоко струился желтый канал, покрытый танцующими каплями дождя.
8
Дерево, под которым, согласно легенде, встретились реальные прототипы Эванджелины и Габриэля, героев поэмы Генри Уодсворта Лонгфелло «Эванджелина».
Ти Джоли выросла в районе, сплошь состоящем из убогих лачуг, которые когда-то были частью большой плантации. Люди, живущие там, именовали себя креолами и не любили, когда их называли чернокожими, хотя сам термин изначально обозначал второе поколение колонистов, потомков континентальных французов и испанцев, рожденных в Новом Орлеане или пригороде. В довоенное время была еще одна группа смешанного происхождения, именуемая «свободными цветными людьми». В ранние годы эры гражданских прав потомки членов этой группы стали именоваться креолами, и некоторые из них присоединились к белым, противящимся принудительной интеграции в школах. Этот факт всегда напоминает мне о том, что человеческое стремление принадлежать к элите неискоренимо.