Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах
Шрифт:
— Однако союз этот оказался недолговечным; после третьей совместной прогулки Моцарт вернулся без своего спутника. Он обзавелся новой тростью, которая несколько дольше хранила ему верность; во всяком случае, добрую часть того упорства, с которым Моцарт в течение трех недель довольно сносно выполнял предписания врача, я приписывала его пристрастию к палкам. Хорошие результаты не замедлили сказаться; нам редко случалось видеть его таким цветущим, жизнерадостным и спокойным. Вскорости, однако, он вновь осунулся, что доставило мне немало хлопот. Именно в ту пору, утомленный после напряженного дня работы, он отправился однажды в поздний час на музыкальный вечер ради каких-то любопытных приезжих, твердо пообещав мне пробыть там не более часа; но в подобных случаях, стоит ему только сесть за фортепьяно и увлечься игрой, люди начинают обычно злоупотреблять его мягкосердечием; а он напоминает тогда человека, парящего на воздушном шаре братьев Монгольфье на высоте шести миль над землей,
Здесь госпожа Моцарт обошла молчанием кое-какие обстоятельства. Надобно сказать, что на вечере должна была присутствовать одна молодая певица, синьора Малерби, которая не без основания навлекла на себя неудовольствие госпожи Констанции. Эта римлянка была принята в оперу по протекции Моцарта, и его благосклонность к ней, несомненно, в немалой степени объяснялась ее искусным кокетством. Поговаривали даже, будто она сумела завлечь его на несколько месяцев в свои сети и заставила изрядно помучиться. Но, независимо от того, правдивы ли были эти слухи или же сильно преувеличены, доподлинно известно, что в дальнейшем она проявила дерзость и неблагодарность и даже позволила себе насмехаться над своим благодетелем. Поэтому не приходится удивляться, что в разговоре с одним из своих более удачливых поклонников она назвала однажды Моцарта Un piccolo grefo raso (бритым свиным рыльцем). Это сравнение, достойное Цирцеи, было тем более обидным, что содержало, в чем нельзя не признаться, крупицу истины. [15]
15
Имеется в виду небольшая гравюра превосходной работы, изображающая композитора в профиль и помещенная на титульном листе одного из фортепианных сочинений Моцарта; из всех портретов Моцарта, включая и те, что недавно появились в продаже, эта гравюра, несомненно, отличается наибольшим сходством с оригиналом.
По пути домой с упомянутого вечера, на котором, впрочем, певицы по счастливой случайности не было, один из друзей маэстро, будучи под хмельком, разболтался и допустил бестактность, передав ему эту злую шутку, что сильно расстроило Моцарта, ибо явилось первым непреложным доказательством бессердечия его подопечной. Крайне возмущенный, он даже не сразу заметил, как холодно приняла его уже лежавшая в постели жена. Не медля ни минуты, он поведал ей о нанесенном ему оскорблении; подобное чистосердечие позволяет предположить, что проступок его был не столь уж велик. Моцарт чуть было не вызвал у жены чувства жалости. Однако она и виду не подала, так как не хотела, чтобы эта история легко сошла ему с рук. И когда он, после полудня, пробудился от тяжелого сна, его женушки и обоих сыновей дома не оказалось, а стол был аккуратно накрыт для него одного.
Мало что делало Моцарта таким несчастным, как размолвки с его дражайшей половиной. И если бы он ко всему еще знал, какая новая забота вот уже несколько дней точила ее душу!
То была одна из тех тягостных забот, которые она по старой привычке старалась как можно дольше скрывать от него. Наличные деньги были на исходе, а на пополнение кошелька в ближайшем будущем не было никаких надежд. Ничего не ведая об этих домашних затруднениях, Моцарт все же ощущал какую-то тяжесть на душе, сходную со знакомым ему чувством полной беспомощности. Он не хотел есть, ему не сиделось на месте. Быстро одевшись, он решил поскорее выбраться из удушливой атмосферы собственного дома. Уходя, он написал по-итальянски несколько строк:
«Ты мне жестоко отомстила, и поделом. Но перестань сердиться, прошу тебя, и улыбнись, когда я вернусь. У меня такое настроение, будто я собираюсь стать картезианским монахом или траппистом, — право, я готов ревмя реветь».
Затем он надел шляпу и вышел, но палки с собой не захватил: время ее миновало.
Если мы до сих пор, сменив госпожу Констанцию, сами вели повествование, то нам не составит труда продолжить его и дальше.
Выйдя из дома — был теплый, несколько пасмурный летний день — и свернув у Шранны направо, в сторону цейхгауза, ее дражайший супруг в задумчивости побрел по так называемому Хофу, миновал приходскую церковь Богоматери и вышел к Шоттенским воротам, где поднялся на Мелькерский бастион, избежав, таким образом, встреч с многочисленными знакомыми, возвращавшимися в это время в город. Хотя часовой, молча шагавший у пушек, и не докучал ему, Моцарт недолго любовался чудесным видом, который открывался отсюда на зеленую равнину, что расстилалась перед крепостным валом, и на предместья, тянувшиеся до Каленберга и к югу до Штирийских Альп. Безмятежный покой природы не гармонировал с его душевным состоянием. Глубоко вздохнув, он бесцельно побрел дальше, пересек эспланаду и очутился в Альзском предместье.
Здесь в самом конце Берингова проулка стоял трактир
Неподалеку от кегельбана, рядом с домом, находилась лавка канатчика — узкое помещение, битком набитое товарами, ибо помимо изделий самого хозяина здесь повсюду были развешаны и расставлены предназначенные для продажи сельскохозяйственные орудия, всякого рода деревянная кухонная утварь и предметы домашнего обихода, а также бочки с дегтем и колесной мазью, мешки с семенами, укропом и тмином. Молодая девушка, что прислуживала гостям в трактире, а заодно торговала и в лавке, была занята в этот раз с крестьянином, который, держа за руку своего сынишку, подошел, чтобы сделать кое-какие покупки — приобрести меру для фруктов, щетку и кнут. Из множества изделий он выбирал какое-нибудь одно, рассматривал его и откладывал в сторону, затем брал второе, третье и в нерешительности возвращался к первому; этому, видно, не было конца. Девушка несколько раз отлучалась в трактир, чтобы обслужить посетителей, но снова возвращалась и всячески старалась помочь крестьянину и облегчить ему выбор, не проявляя, однако, излишней болтливости.
Сидя на скамеечке подле кегельбана, Моцарт наблюдал за всем этим с нескрываемым удовольствием. Ему нравились предупредительность и разумное поведение девушки, спокойное, серьезное выражение ее миловидного лица, но все же сейчас его больше занимал крестьянин, который, вполне удовлетворенный своими покупками, отправился наконец восвояси. Моцарт поставил себя на место этого человека, целиком завладевшего его воображением; понял, насколько серьезное значение имело для него столь пустячное дело, ту опаску и дотошность, с которой он прикидывал цены, хотя мог выгадать всего лишь несколько крейцеров. И вот, думал Моцарт, придет этот человек домой, к жене, и с гордостью расскажет ей о своей удачной покупке, а дети ждут не дождутся, когда он развяжет свой мешок, в котором, конечно, и для них кое-что найдется; жена поспешит подать ему еду и молодое домашнее вино, а уж на отсутствие аппетита он едва ли может пожаловаться.
Кому еще дано такое счастье, кто еще может быть столь независимым от окружающих! Разве не замечательно жить, уповая лишь на природу и ее дары, каким бы трудом они ни доставались!
А если мне, посвятившему себя искусству, судьбой предначертана иная деятельность, которую я, кстати сказать, не променял бы ни на какую другую в мире, то почему я должен жить в условиях, ничего общего не имеющих с таким скромным и безмятежным существованием? Будь у меня маленькая усадьба, домик неподалеку от деревни, в красивом живописном уголке, вот тогда бы я действительно ожил! Все утро проводил бы в работе над партитурами, а остальное время отдавал бы семье, сажал деревья, осматривал свои поля, а осенью вместе с сыновьями снимал урожай яблок и груш; изредка ездил бы в город, чтобы пойти в театр или по каким-либо делам, иногда принимал бы у себя одного или нескольких друзей — вот было бы блаженство! Но, впрочем, как знать, что мне еще на роду написано.
Он подошел к лавке, приветливо поговорил с девушкой и принялся внимательно рассматривать товар. Большая часть разложенных здесь предметов как нельзя лучше подходила к той идиллической картине, которую он создал в своем воображении, к тому же ему нравилась их чистота, светлая окраска, гладкая поверхность и даже самый запах дерева. Ему вдруг пришло в голову выбрать здесь для жены что-нибудь, что, по его мнению, доставило бы ей удовольствие и в то же время принесло пользу. Прежде всего внимание его привлек набор садовых инструментов. Дело в том, что когда-то Констанция по совету мужа арендовала небольшой участок земли у Кернтнерских ворот, где посадила немного овощей, поэтому он решил первым делом купить грабли, одни побольше, другие поменьше, и лопату. Что касается дальнейших покупок, то следует отдать должное хозяйской расчетливости Моцарта, заставившей его, хотя и неохотно, отказаться после непродолжительного колебания от весело посматривавшей на него весьма аппетитной на вид маслобойки; зато перед высокой посудиной неизвестного назначения с крышкой и красивой резной ручкой он никак не мог устоять. Сосуд этот, составленный из узких полосок дерева попеременно то светлого, то темного цвета, расширялся книзу и был внутри превосходно просмолен. Но особенно большое впечатление произвел на него богатый выбор половников, вальков, досок для разделки и тарелок разной величины, показавшихся ему безусловно необходимыми для кухни, а также простейшей конструкции подвесной ящичек для соли.