Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах
Шрифт:
Под конец он высмотрел простую палку, набалдашник которой был плотно обтянут кожей и обит круглыми медными гвоздями. Увидев, что для необычного покупателя и эта вещь являла собой, по-видимому, некоторый соблазн, девушка заметила с улыбкой, что подобного рода палка для господ не годится.
— Ты права, дитя мое, — ответил он. — Мне кажется, такие палки обычно берут в дорогу мясники; убери ее, она мне не нужна. А все остальное, что мы отобрали, ты сегодня либо завтра принесешь ко мне домой.
И он назвал ей свое имя и улицу, где жил. Затем вернулся к столу, за которым из трех его собеседников остался только жестянщик.
— Сегодня у кельнерши на редкость удачный
Услышав это, Моцарт вдвойне порадовался своим покупкам; но вскоре ему суждено было принять еще большее участие в судьбе этой девушки. Когда она снова оказалась поблизости, жестянщик окликнул ее:
— Как поживаешь, Кресченция? Что поделывает твой слесарь? Когда уж наконец он обзаведется собственной мастерской?
— Где там! — ответила она на бегу. — Сдается мне, что ключ от той мастерской запрятан где-то в горах за тридевять земель.
— Славная девчушка, — сказал жестянщик. — Она много лет вела хозяйство своего отчима и ухаживала за ним во время болезни, а когда тот помер, оказалось, что он проел все ее деньги; вот она и пошла в услужение к родственнику, выполняет всю работу в лавке и трактире да еще за ребятишками присматривает. Она дружит с одним хорошим парнем и не прочь поскорее выйти за него замуж, но есть тут одна загвоздка.
— Какая же? Видно, и у него нет денег?
— Оба они скопили кое-что, но этого маловато. Скоро с публичных торгов должны продавать полдома с мастерской; канатному мастеру ничего не стоило бы ссудить им недостающие деньги, да ему, конечно, неохота отпускать девку. У него в ратуше и ремесленном цехе немало добрых дружков, вот они и чинят парню во всем препятствия.
— Проклятье! — вскипел Моцарт, да так, что его собеседник испуганно оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь. — И неужели нет никого, кто замолвил бы слово в защиту справедливости, кто пригрозил бы этим господам? Негодяи! Погодите, рано или поздно вас еще проучат!
Жестянщик сидел как на горячих угольях. Он сделал неуклюжую попытку смягчить сказанное и взять свои слова обратно. Но Моцарт не стал его слушать.
— Постыдились бы нести такую чепуху! Вместо того чтобы вступиться за человека, вы, подлецы, всякий раз норовите в кусты спрятаться.
С этими словами он повернулся спиной к не на шутку струхнувшему собеседнику и, не попрощавшись, направился к выходу. Кельнерше, у которой с новыми посетителями хлопот было по горло, он шепнул на ходу:
— Не опаздывай завтра и передай от меня привет своему дружку; я надеюсь, что ваше дело уладится.
Та смутилась и не успела, да и не осмелилась поблагодарить его.
Быстрее, чем обычно, — ибо история эта несколько взволновала его, — он зашагал сперва той же дорогой, по которой пришел, но, дойдя до насыпи, сбавил шаг и двинулся в обход, сделав большой крюк вдоль крепостного вала. Поглощенный мыслями о судьбе бедных влюбленных, он перебрал в памяти всех своих знакомых и покровителей, которые могли бы им так или иначе помочь. Но, прежде чем предпринять что-нибудь, ему необходимо было подробно разузнать все у самой девушки, а посему он решил спокойно ее дожидаться и, забегая вперед нетерпеливой мыслью, видел себя уже дома, подле жены.
В душе он твердо рассчитывал на ласковую и даже радостную встречу с поцелуями и объятиями еще на пороге и, предвкушая такой прием, ускорил шаги, подходя к Кернтнерским воротам. Неподалеку от них его окликнул почтальон и передал ему небольшой, но довольно увесистый пакет, надписанный, как он тотчас же определил, рукой человека порядочного и аккуратного.
— Я сидела у рабочего столика и шила, — продолжала тут рассказ, обращаясь к дамам, госпожа Моцарт, — когда услышала, что муж мой поднялся по лестнице и спрашивает у слуги, где я. Шаги его и голос показались мне более уверенными и бодрыми, чем я того ожидала и чем мне, по правде говоря, хотелось бы. Сначала он направился к себе в комнату, но тотчас же вышел оттуда ко мне. «Добрый вечер», — сказал он; я едва ответила ему, даже не подняв головы от шитья. Он несколько раз молча прошелся по комнате, затем с притворным зевком достал из-за двери хлопушку для мух, чего дотоле никогда не делал, и, пробормотав: «Откуда только берутся эти мухи?» — начал хлопать ею изо всех сил. Звук сей всегда был ему ненавистен, и поэтому мне ни в коем случае не разрешалось пользоваться хлопушкой в его присутствии. «Да, — подумала я, — когда делаешь что-нибудь сам, тебе все нипочем, — в особенности это относится к мужчинам».
Впрочем, я и не предполагала, что у нас так много мух. Его странное поведение все больше раздражало меня. «Шестерых одним махом! — воскликнул он. — Хочешь посмотреть?» Я не отвечала. Тогда он положил мне что-то на рабочий столик, да так, чтобы я могла увидеть даже не отрывая глаз от работы. Это было не что иное, как стопка золотых монет; столько дукатов, сколько можно захватить двумя пальцами. Он все еще продолжал свою игру за моей спиной, время от времени ударяя хлопушкой и приговаривая: «Вот зловредные, бесполезные, наглые твари! И зачем только они существуют на свете?» Хлоп! «Очевидно, лишь для того, чтобы их убивали». Хлоп! «А это мне неплохо удается, смею вас заверить. Из естественной истории мы знаем, что эта нечисть удивительно быстро размножается». Хлоп! Хлоп! «В моем доме с ними умеют живо расправляться. Ах maledette! disperate! [16] — Вот и еще одна, теперь их уже двадцать. Они тебе нравятся?!»
16
Проклятые, окаянные (итал.).
Он подошел ко мне и повторил свою проделку. Если до сих пор я с трудом удерживалась от смеха, то теперь у меня не хватило больше сил и я расхохоталась. Он заключил меня в свои объятия, и мы оба стали хохотать до упаду!
— Но откуда у тебя эти деньги? — спросила я в то время, как он вытряхивал остаток их из свертка.
— От князя Эстергази! Через Гайдна! Прочитай-ка письмо.
Я стала читать:
«Эйзенштадт и т. д.
Дражайший друг! Его светлость, мой милостивейший повелитель, к величайшему моему удовольствию, поручил мне переслать Вам прилагаемые при сем шестьдесят дукатов. Мы недавно снова исполняли ваши квартеты, и его светлость были весьма ими довольны и даже восхищены, чего я не мог бы сказать после первого их исполнения, три месяца назад. Князь заметил мне (сказанное им я привожу дословно) „Когда Моцарт посвятил вам эту работу, он полагал, что окажет тем самым уважение только вам, но, думаю, он не будет возражать, если я одновременно усмотрю в этом комплимент и по своему адресу. Скажите ему, что я почти такого же высокого мнения о его гении, как и вы сами, а большего ему уже нечего ожидать во веки веков“. „Аминь!“ — добавлю к этому и я. Итак, Вы довольны?