Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах
Шрифт:
Саймон был счастлив. В применении к заключенному лагеря для военнопленных это звучит несколько странно, но не забывай: Саймон впервые в жизни занимался тем, чем ему хотелось.
И наконец настало время, когда оркестр добился уровня, необходимого для публичных концертов. Делегация, в которую вошел я, посетила «комендаторе» лагеря и попросила, чтобы нам разрешили по пятницам вечером пользоваться залом, с тем чтобы и остальные заключенные могли приходить туда слушать. Комендаторе, человек затюканный (в этом ты можешь мне поверить) и вдобавок итальянец, потратил день на рассмотрение нашей просьбы и решил удовлетворить ее. Его, должно быть, учили, что заключенный хорош
Тогда-то и произошел тот случай с Джино. Как-то в полдень мы с Саймоном выходили из столовой, и Джино остановил нас.
— Простите, лейтенант, — обратился он ко мне, — я хочу вам кое-что сказать. Скрипка, та, на которой играет капитан Рейли, — не очень хорошая. Для концерта нужна получше. У меня есть одна настоящая, она дома. Я живу в Кьети, недалеко, и я мог бы принести ее.
— Скрипка? Какая? — сказал Саймон.
— Гварнери, — ответил Джино.
Глаза Саймона широко раскрылись:
— Ты это серьезно?!
— Да, — сказал Джино.
— Подлинная?
— Подлинная. Она принадлежала моему деду, потом моему дяде, а теперь она моя.
Саймон обеими руками сжал локоть Джино.
— Как здорово! — сказал он. — Рейли будет на чем сыграть концерт.
Не стану обижать тебя рассказом о том, что за инструмент скрипка Гварнери. Не знаешь — постарайся узнать. Во всяком случае, Саймон решил, что Концерт ля мажор Моцарта Рейли будет играть на скрипке Джино.
То, о чем я буду рассказывать дальше, не случилось бы, если бы не выбор музыки для концерта, выбор, без всякой задней мысли сделанный Саймоном. Саймон собирался начать с отрывков из «Щелкунчика», потом дать Моцарта, а после короткого антракта начать с «Колыбельной» Брамса и закончить концерт «Прощальной симфонией» Гайдна.
«Прощальная симфония» — ты ее знаешь? Ее мало играют. Но с ней связаны очень интересные обстоятельства, и Саймон их знал. Йозеф Гайдн долгое время был придворным композитором и дирижером князя Николая, невероятной личности восемнадцатого столетия, жившей лучше большинства королей. Один из его дворцов, замок Эстерхази (если ехать из Вены, то это у черта на куличках) был после Версаля самой шикарной резиденцией в Европе. Там, например, было три театральных зала — так что можешь себе представить. И там, конечно, обретался Гайдн со своим оркестром. Николай, в общем-то, был тираном, потому что никому из музыкантов оркестра он не позволял держать при себе жену и детей. Жены и дети должны были оставаться в Вене.
Однажды зимой, уезжая в Париж на четыре месяца, он приказал (так ему на ум взбрело), чтобы весь оркестр оставался во дворце. Тогда-то Гайдн и написал «Прощальную». Ты знаешь, конечно, что при ее исполнении музыканты один за другим уходят со сцены, унося с собой свои инструменты, пока в конце не остается только двое из них. Николай понял намек и отпустил музыкантов в Вену — и вот что придумал Саймон. Он сказал Рейли:
— Давай немножко посмеемся над комендаторе. Тонко намекнем, что мы тоже хотим домой. Это и его повеселит, и нашей братии даст тему для разговоров!
Рейли кивнул.
— Хорошая программа, — сказал он, — очень хорошая. Публика страшно любит всякие фокусы.
А потом я увидел, как изменилось вдруг его лицо.
— Да это… дьявольская идея, — задохнулся Рейли…
Не знаю, как лучше рассказать конец истории Саймона. Дело в том, что история эта состоит из двух элементов, один из которых — захватывающие события (ты уже догадался, что речь идет о побеге), а другой — и для меня гораздо более важный — ирония судьбы Саймона, ирония его дирижерской карьеры. В идеале ты как-то должен привести их оба в равновесие. Не вижу, правда, как это можно сделать, но, может, как-нибудь сумеешь; как именно — это уже не мое дело. Я просто расскажу тебе, как все это произошло. Видишь ли, Саймон еще за неделю до концерта совершенно определенно знал, какая роль ему отведена, и это немного притупляет иронию. Когда ты будешь писать, тебе, может быть, стоит сделать все полной неожиданностью для Саймона.
Ты уже, наверное, понял, что капитан Рейли был членом комитета. Он собрал его и изложил свой план. План такой простой, такой очевидный, что, я уверен, ты уж и сам о нем догадался. Каждый из музыкантов оркестра, покидая сцену по ходу «Прощальной симфонии», уходил в побег.
План был хорош тем, что предвиделась только одна проблема, да и та была уже частично решена. Я имею в виду Джино.
Джино нужно было уговорить занять в вечер концерта пост у самого входа в лагерь. Теперь тебе ясно? Я уже говорил, что здание зала было расположено у входа. Для Джино, куда бы его ни поставили в этот вечер, лучше было поменяться местами с охранником у входа, чтобы иметь возможность слышать свою скрипку. Логично? Логично.
Детали Рейли объяснил мне и Саймону как-то ночью в бараке. Я никогда не забуду этого — и не забуду молчания Саймона, слушавшего его объяснения.
— Я первый уйду со сцены, — сказал Рейли. — Отступление от Гайдна, но тут уж ничего не поделаешь. Я подойду к проходной, протяну скрипку, поманю Джино. Если все сойдет хорошо, он подойдет ко мне. К тому времени со сцены уйдет уже второй, может, даже третий. И у каждого из нас будет дубинка.
Так что все зависело от того, как поведет себя Джино. Клюнет он — план сработает. Но если нет (и в этом было одно из главных достоинств плана), то не возникнет никаких подозрений и никто ничего не теряет.
Так вот и обстояло дело. Связались с подпольем за пределами лагеря. Они были наготове — с одеждой, транспортом и дальнейшими планами.
Как-то грустно все это, правда? Попробуй представить себе, каково было Саймону в эту последнюю неделю. Музыканты были как на иголках; репетиции шли плохо; заветная мечта Саймона оборачивалась черт знает чем. Теперь он был уже не исполнителем главной роли, а самым незначительным из актеров.
Но перейдем к концерту, а заодно и к самой сути всей этой истории. Ну, друг мой, это был триумф! За каких-нибудь два часа Саймон узнал (и мы все узнали), что в нем есть абсолютно все, что должно быть у дирижера. Бог весть каким путем, собственной своей силой он извлекал из оркестрантов музыку, казалось, превышавшую их возможности. Саймон был настоящим дирижером — это было ясно как день. Ясно ему, ясно всем, кто слушал. Он мог взять музыкантов, слепить из них оркестр и добиться от этого оркестра того, что ему было нужно. А это такая вещь, в которой, пока не попробуешь свои силы, никогда нельзя быть уверенным. Саймон чувствовал, слышал, знал: он — дирижер.
Зал был переполнен. Комендаторе со своим штабом занял места, отделенные от остального зала веревкой. Рядом с ним сидел мэр Палены.
Слушатели не остались безразличными к веселью, которым искрились отрывки из «Щелкунчика», и если они не могли понять всех красот Моцарта, которого Рейли играл на редкостной и могучей Гварнери, то почтение он им безусловно внушал. Брамс, конечно, успокаивал и напоминал что-то смутно знакомое. А потом пришел черед Гайдна.
Гайдн… От начала его до самого конца мы сидели, затаив дыхание. Ни на миг не отвлеклось наше внимание, ни на миг глаза наши не оторвались от сцены.