BMW Маяковский
Шрифт:
Саша Соколов присел, поцеловал то место, где была душа Тэффи за секунду до этого – в танцующем воздухе, и сказал:
– Тэффи, это же вы? Ну вот. Я поцеловал вашу душу. Она была там, – он указал на место поцелуя рукой, – и снова коснулся губами его.
– Спасибо, – прошептала громче ядерного взрыва Тэффи и почувствовала холод Канады, идущий от гостя.
– В дурке лежат те, кто в ней сидят, – почти не шевеля губами, промолвил Саша Соколов и добавил: – Я знал, что сюда вернусь. Но не как Тальков – много раньше. Я не живу и не дышу. Я будто стал дуркой. Будто во мне лежат и сидят.
– Я скажу, – прервал его Блок, – тюрьма – это время, дурка – пространство. Так?
– Так, – кивнул Саша Соколов и сделал настолько большой глоток пива, что его не стало меньше ничуть. – Именно потому многие никуда не едут, так как ждут Гагарина Иисуса. И догадываются, что в апреле 61-ого года Гагарина положили в дурку и освободили его арестом того, кто получит в 87-ом году Нобелевскую премию.
– По литературе?
– Да, по астрономии, – посмотрел на Маяковского гость и перестал от этого быть таковым.
За такой беседой они провели небольшое время и пошли вслед за Сашей Соколовым в музей – психиатрическую больницу, где он лежал.
20
Больница представляла собою аллею с палатами – углублениями и лавочками, где психи – самые обычные девушки и парни – сидели, знакомились, пили, курили и рассказывали анекдоты, придуманные тогда, когда на земле не было никого. Они отсчитали пять палат, устроились в шестой, открыли заранее купленное пиво «Визит» – к Минотавру, как пошутила Тэффи, и стали лечиться от здоровья – животного во всех нас, меняющего каждую секунду обличие.
– Именно поэтому человек – калейдоскоп, попурри, – сделал глоток Есенин и пожарил взглядом пробегающую собаку, став корейцем на час.
Тэффи поймала на своем плече божью коровку, отпустила ее на небо, потеряла из виду и с грустью произнесла:
– Мисюсь, где ты?
Психи – обычные люди – были слишком нормальны, что наводило на подозрение: они хотят выписаться отсюда на Марс, хотя все должно быть наоборот. Потому Тэффи хотелось вызвать скорую, огромный автобус, синего цвета, и под эту песенку Окуджавы увезти всех в заданном направлении. А Саша Соколов говорил:
– Ну что, «Школа для дураков» в действии? Это смешно. Это три слезы, из которых состоит снежная баба, выкатились из глаза и стали достоянием детворы. Разве так можно? Ну нет. Две снежные бабы должны выкатиться из глаз. И должно быть два носа – морковки. И вообще, глаз – это лодка, плывущая по океану слезы, и в этой лодке находится Бог.
Блок тоже внес свою лепту в этот – пока еще – монолог:
– Сойти с ума – открыть Америку, находясь все время на ней.
Маяковский расхохотался и выпил за раз бутылку, разбив ее о душу проходящей мимо девчонки. Та поблагодарила его и пошла дальше.
– Ужасно, – открыл рот Маяковский, – видеть корову и называть ее мясом. Надо мясо так называть. Тогда мы будем бессмертны. Только от пары слов.
Есенин курил и смотрел в сторону и видел между пары деревьев распятого Христа. Христос был мертв, и тело его говорило:
– Не смотри на меня, Сергей, иначе больше никогда не поймешь, где зеркало, а где ты.
А Маяковский отвел Тэффи в сторону, взял ее руку в свои и горячо зашептал:
– Я люблю тебя сильнее любви. Каждая моя клетка из обогащенного любовью к тебе урана. Я – АЭС. Ответь взаимностью мне.
На это Тэффи задрала носик к небу и провыла раз пять, отошла от Владимира и стала пить пиво, чтобы пиво жило, не умирало, не болело и не страдало. Маяковский, придя в себя, от кого он и не уходил, обратился ко всем:
– В чем смысл жизни? Хорошо, главный смысл этой жизни. В том, чтобы, когда уходит плохое, проблема, его бы не замещало новое зло, как происходит всегда. Или почти всегда. Надо бороться за уход болезни и воцарение на ее место вечности и Бога, а не смерти самой.
– Маяковский, – привстал и выкинул бутылку в урну Есенин, – гений тот, кто может сказать два раза подряд гениальное. Нанести тот самый двойной удар.
– Хорошо, – стукнул каблуками Маяковский, – деньги – это или твоя кровь, или чужая. И по-настоящему богат тот, кто их меняет местами.
– А я выскажу мысль, которая не уступит этим двум, а может быть, их превзойдет, – встрепенулась Тэффи и постройнела как будто, – в один самый обычный гроб поместится спокойно восемь миллиардов людей, но все кладут в него только одного. А зря. Потому что это будет вступлением России в НАТО, против которой оно создавалось. Но именно так будет уничтожена смерть. Никому уже не нужен этот баланс. Восемь миллиардов ляжет в гроб и восемь миллиардов и один выйдут из него. И этот один будет Бог.
Соколов выслушал их и внес свою лепту в беседу:
– Давайте возьмем два культовых двухсерийных фильма о новой России – «Брат» и «Бумер». В первом случае зло, воплощенное в Бодрове, сражается за правду. Во втором – добру деваться некуда и оно делает зло. Вот он крест России сейчас, который надо расколоть и пустить на дрова, на которых новый Христос приготовит шашлык и накормит весь мир.
– Абсолютно согласен, Саша Соколов, – поднял, как школьник на уроке, руку Маяковский. —Знаете, мне кажется, я уверен, что я своим творчеством оцифровываю мозг, перевожу его, себя и других, в компьютерное, но более реальное, чем мир, пространство, это моя миссия, и рано или поздно должен быть результат. Может, синоним слова результат здесь слово чудо. Но в любом случае, в компьютере герой может умирать и заново рождаться, это и есть победа Христа, понимаемого, как я, над смертью.
Он подошел к Тэффи и продолжил свой трактат в виде речи:
– Тэффи, знаешь, пишу стихи, прозу, пьесы, но все это в первую очередь текст. А текст – практически секс. Я думаю, я и есть сам секс, ищущий реализации себя.
– Так все женщины хотят этого с тобой, – рассмеялась Тэффи и положила ладонь Блоку на колено.
– Я хочу только с тобой! – рявкнул Владимир.
– Ой, гроза, молния, гром, – испугалась Тэффи и поцеловала Есенина.
– Понятно, играешь со мной, как с щенком, – Маяковский разбил пустую бутылку, ее осколки взлетели и стали звездами в небе.