Бобби фишер идет на войну
Шрифт:
В середине 60-х интерес к Спасскому был таким, что Бондаревский настоял на его переезде из Ленинграда в Москву. «КГБ слишком тобой интересуется», — объяснил он Спасскому. В однокомнатной квартирке, сотрясаемой проходящими рядом поездами, в сорока километрах от столицы, двадцатисемилетний Спасский впервые оказался предоставлен самому себе.
Молодой игрок был в фокусе внимания международного шахматного сообщества, но продолжал вести себя так же независимо. В 1970 году, через два года после Пражской весны и советского вторжения в Чехословакию, в западногерманском городе Зигене проходила очередная шахматная олимпиада, и чемпион мира Спасский пожал руки всей чехословацкой команде. Даже несмотря на то что чешские власти были уверены в политической благонадёжности выехавших на
Затем в январе 1971 года он совершил свой знаменитый и вызывающий поступок, не подписав коллективное письмо в поддержку чернокожей американской коммунистки Анджелы Дэвис, арестованной в Соединённых Штатах. Он считал, что мировой чемпионат нельзя использовать в политических целях. Этот отказ не мог пройти для чемпиона бесследно. Ведущие представители советской науки, спорта и искусства поставили под этим письмом свои подписи. Ботвинник подписал сам и просил Спасского последовать его примеру, но тот отказался. Шахматный аппаратчик Михаил Бейлин испытывает к Спасскому тёплые чувства: «Он был милым, приятным человеком, и большинство людей хорошо к нему относились. Думаю, его любили за человеческие качества, но им не нравилось его отношение к партийным ценностям». Однако в данном случае Бейлин не одобрил такого решения: «Это письмо было подписано различными лидерами нашей культуры. Спасского просили поставить свою подпись от имени Шахматной федерации, и это считалось особой честью. Спасскому была оказана честь со стороны ЦК партии, а он эту честь не оценил». Для старого коммуниста Абрамова случившееся тоже было неприятно: «Спасский — продукт советской системы. Она давала ему всё, что требовалось для игры, но если дело не касалось шахмат, он не желал быть её частью».
Реакция властей была крайне негативной: зампред Виктор Ивонин собрал по этому поводу специальное заседание в Спорткомитете. Спасского не пригласили, и происходящее напоминало заочный суд. Среди участников были руководитель профсоюза Спорткомитета (в котором состоял и Спасский), представители Центрального Комитета комсомола и Центрального шахматного клуба, а также журналист агентства печати «Новости», написавший это письмо. В процессе оценки поступка Спасского и попытках решить, что же делать с его отказом, всплыло общее недовольство поведением чемпиона мира. Все сходились на том, что его, возможно, и не удастся заставить подписать письмо, но надеялись, что влияние Ботвинника, желание Спасского получить новую квартиру и слухи о его неподобающем поведении на президиуме Шахматной федерации окажут на него воздействие. В конце концов было решено, что Ивонин ещё раз с ним поговорит, хотя эта попытка тоже оказалась тщетной: решение Спасского было твёрдым. Его не заставил передумать даже телефонный звонок из КГБ.
Говоря о подготовке к встрече с Фишером, директор ЦШК Виктор Батуринский привел этот эпизод как пример незрелости Спасского. Михаил Бейлин рассказывает, что Спасский получал удовольствие, зля других, даже если рисковал их обидеть. Он говорил то, что никто больше говорить не решался. «К примеру, как-то раз он читал лекцию перед большой аудиторией в Нижнем Новгороде. Он отозвался об Эстонии как об очень приятной маленькой стране с очень трудной судьбой. Это мне не понравилось: в зале были люди, считавшие, что у Эстонии в высшей степени счастливая судьба. Нелегко привыкнуть к его манере позволять себе говорить неприятные вещи». Если вы как добропорядочный советский гражданин верите, что аннексия Советским Союзом была для Эстонии и её народа подарком судьбы, то наверняка найдете сомнительным косвенное неодобрение Спасским этого акта.
В стремлении Спасского выносить свои небезопасные политические мнения на всеобщее обозрение была даже какая-то жестокость. Вспоминает Николай Крогиус: «На публике он часто бравировал своими парадоксальными заявлениями: "Коммунизм уничтожает природу", "Керес живет в оккупированной стране" (то есть в Эстонии) и так далее. Если бы такие утверждения делались не знаменитым шахматистом, а обычным гражданином, последовали бы жестокие карательные меры — возможно, даже тюремное заключение».
Разумеется, власти прекрасно знали о взглядах Спасского. Оказавшись на вершине славы, он не ограничивался своим близким окружением, хотя знал, что кто-то доносит на него в КГБ. Батуринский жаловался на его «легкомыслие» в ходе публичных выступлений и цитировал типичную речь Спасского, с которой он выступил перед жителями города Шахты Ростовской области 26 сентября 1971 года. Речь эта послужила темой для написания гневного письма секретарем Шахтинского горкома КПСС товарищем Казанцевым:
Б. Спасский внезапно заговорил о своем финансовом положении. Он отметил, что его зарплата составляет 300 рублей, которые он получает за пост тренера в клубе «Локомотив», при этом не неся на себе никаких обязанностей.
Товарищ Спасский подчеркнул, что шахматистам в Советском Союзе уделяется недостаточно внимания, их труд плохо оплачивается. Объясняя причины своего отсутствия на чемпионате СССР, он сослался на чересчур маленькую сумму, положенную за первый приз (250 рублей). Б. Спасский отметил в своей речи, что самый большой денежный приз, полученный им за рубежом, был пять тысяч долларов, тогда как в его родной стране это всего лишь две тысячи рублей.
Когда Спасский стал чемпионом мира, его стипендия выросла с 250 рублей в месяц до 300. Такая сумма могла казаться ему недостаточной, но Бейлин, подписывавший необходимые для этого повышения документы, вспоминает зависть коллег к богатству Спасского: «Когда молодой Спасский получил в Сайта-Монике 5000 долларов, многие переживали по этому поводу так, словно это их личная утрата». Чтобы понять, много ли получал Спасский, надо учесть, что в конце 60-х годов средняя зарплата квалифицированного рабочего или служащего составляла 122 рубля.
Спасский не только жаловался на низкую зарплату. На той встрече в Шахтах он потряс слушателей следующим заявлением: «Я вышел из семьи священника. И если бы я не стал шахматистом, то вполне мог стать священником».
Это письмо попало прямиком в отдел пропаганды и агитации ЦК, завершив свой путь у Александра Яковлева, которому доложили, что аудитория, слушавшая Спасского, выразила по поводу речи «недоумение и негодование».
Однако существовали более жёсткие и потенциально опасные суждения о Спасском. Батуринский обвинял его в том, что он попал во власть «объективистских взглядов» в вопросе о месте проведения матча с Фишером. На предварительной беседе с руководством Шахматной федерации СССР Спасский заявил: «Я не считаю целесообразным проведение матча в СССР, поскольку это дает определённое преимущество одному из участников, а матч должен вестись в равных условиях...».
В широком смысле, «объективизм» означает выражение точки зрения, не основанной на марксистско-ленинском анализе. «Большая Советская Энциклопедия» определяет этот грех так: «Мировоззрение... ориентирующее познание на социально-политическую нейтральность и удерживающееся от выводов на основе партийности... Оно маскирует социальный и классовый субъективизм... объективизм ориентируется на скрытое служение господствующей консервативной или реакционной силе общественного "порядка вещей"». Другими словами, у Спасского было неправильное политическое сознание.
Спасский демонстрировал опасные политические колебания, но можем ли мы назвать его диссидентом? Таким он казался некоторым своим однокурсникам по университету. Виктор Корчной дает официальную оценку: «Когда я уехал, то считал себя диссидентом на двух ногах, а Спасский был одноногим диссидентом».
С высокого поста второго лица в Спорткомитете, ответственного за десять видов спорта, включая и шахматы, Виктор Ивонин относился к нему с мрачноватой терпимостью: «Мы принимали Спасского таким, какой он есть, зная, что менять его слишком поздно. Он нигилист. Иногда мы могли помочь ему говорить и действовать "более корректно". Пытались по крайней мере. Но человека невозможно переделать. Поэтому мы решили не реагировать, если он что-то говорил, возможно, даже в шутку. Однако он не был диссидентом».