Боцман с «Тумана»
Шрифт:
Товарищ командир, пробоина в правом борту! — торопливо докладывал боцман.
Товарищ командир, в моторный отсек поступает вода! — высунулся из люка покрытый мокрой копотью старшина мотористов,
Медведев передал штурвал боцману. Скользнул в люк машинного отделения. Сердце его упало.
Здесь в тусклом свете забранных металлическими сетками ламп белели извивы пышущих жаром авиационных моторов. Остро пахло бензином. Семушкин сидел прислонившись спиной к асбестовой стенке мотора, уронив стриженую голову на высоко поднятые колени.
— Семушкин! — позвал Медведев.
— Убит, товарищ командир, — глухо доложил старшина. — Осколком в грудь, наповал…
Вместе с другим мотористом старшина уже разворачивал пластырь.
— Пробит борт возле правого мотора, — докладывал старшина. — Снаряд разорвался в моторном отсеке. Если заведем пластырь, сможем идти на одном моторе.
— Делайте, — тяжело сказал Медведев, не сводя глаз с Семушкина.
«Может быть, еще жив?» Тронул его за плечо. Голова качнулась, на ткани голландки темнело кровяное пятно. Сердце Семушкина не билось.
Медведев выбежал наружу. Матросы заливали огонь, брезентовыми ведрами черпали забортную воду.
— Радист! — крикнул в рубку Медведев. Кульбин высунулся из рубки. Смотрел невозмутимо, будто ничего особенного не происходило вокруг.
— Передайте сто одиннадцатому: «Катер получил бортовую пробоину, поврежден один мотор, есть попадания зажигательных снарядов… — Медведев быстро прошел по палубе, встал на колени возле лежащего ничком Ильина. — Убито два краснофлотца». То же самое передадите капитану первого ранга… Идите!
— Есть, товарищ командир. — Кульбин скрылся в рубке.
Палуба была горячей и сухой, струйки дыма выбивались из полуоткрытого люка.
Медведев заглянул в люк. Отшатнулся. Набрав воздуху в легкие, почти скатился по крутому трапу.
Узкий коридорчик был в буром дыму, под ногами плескалась вода. Отсветы пламени плясали на металлической стенке.
— Зажигательный снаряд! Точно…
Дым схватил за горло. Но Медведев рванулся сквозь дым, распахнул и захлопнул за собой дверь в крошечную каюту, где провел столько часов отдыха, где каждая вещь дорога, запомнилась навсегда.
В каюте горел свет. Висел над койкой запасной полушубок, покачивалась шапка-ушанка, которую из-за морского щегольства старший лейтенант не носил никогда. На полке, над столом, несколько любимых книг. И здесь же, в синей сафьяновой рамке, большая фотокарточка под стеклом: тонкая женщина с прямым серьезным взглядом из-под пушистых бровей, мальчик лет шести обнимает ее за шею…
Дым просачивался в каюту. Сперва корабельные документы… Рванул ящик стола. Собрав аккуратно, сунул пачку за пазуху, под мех реглана, вместе с журналом боевых действий.
Теперь фотография…
Она не поддавалась, была надежно прикреплена к переборке. Ногти скользнули по рамке и стеклу. Дым ел и слепил глаза. «Еще, пожалуй, не выйду наверх…»
Он дернул рамку — острая боль пронизала ногти. Сунул фото за пазуху, не дыша промчался коридором, взлетел по трапу.
И особенно навсегда запомнилась открывшаяся здесь картина: узкая деревянная палуба, темная от воды и дыма, серый брезент пластыря, неровной заплатой вздувшегося у борта, мертвый Ильин лежит лицом вниз между двумя золотящимися смазкой торпедами.
Медведев сам схватил огнетушитель, направил в люк шипучую струю. Ему помогал Фролов, непривычно серьезный, с широко открытыми глазами. И снова за спиной спокойный, неторопливый голос Кульбина:
Товарищ командир, капитан первого ранга поздравляет со сбитым «фокке-вульфом». Спрашивает, не нуждаемся ли в помощи. Сто одиннадцатый сигналит: «Может быть, взять на буксир? Буду нести ваше охранение».
Передайте: «В помощи не нуждаюсь, дойду собственным ходом», — бросил Медведев через плечо.
Он сменил Шершова у штурвала. Фуражка боцмана сдвинулась на затылок, струйка крови запеклась на смуглой, будто отлитой из бронзы щеке.
А потом: длинный дощатый причал у плавучей базы, офицеры и краснофлотцы, толпящиеся у трапа… Минута торжественного молчания, когда с палубы на сушу переносили двух погибших моряков…
И, только закончив швартовку, вымывшись под душем и переодевшись в каюте плавучей базы, перед тем как идти к командиру соединения на доклад, Медведев присел на койку, постарался привести в порядок свои мысли, понять то удивительное, что произошло во время похода.
Почему дана была шифровка, запрещавшая торпедировать вражеский транспорт? Разве не совпало это с его собственными опасениями, мучившими уже не первый день?
Значит, все-таки не зря, после раздумий и колебаний, написал он свой недавний рапорт, удививший всех, огорчивший его прямое начальство, а его самого ввергший в мир новых, необычайных переживаний.
Глава третья
ГОРОД В ГОРАХ
— Не знаю! — сказал командир соединения. — Не знаю, почему был такой приказ. Как только мне позвонил командующий флотом, я передал шифровку вам… Говорите, уже готовились выйти в атаку? Небось сердце так и екнуло в груди? Упустить такую добычу!
Медведев молчал, вертя в пальцах потухшую папиросу.
Ладно, не вы один это испытали, — продолжал капитан первого ранга. — Уже был подобный приказ на прошлой неделе. Тоже шел транспорт на норд… Спрашиваю командующего: «В чем дело? Этак у моих моряков торпеды сами собой пойдут выскакивать из аппаратов…»
И что сказал командующий, товарищ капитан первого ранга?
Пожилой моряк нахмурился. Вскинул на Медведева зоркие глаза.
Сказал: «Выполняйте. Приказы командования не обсуждаются». А с этим «фокке-вульфом» вы молодцом. Мастерски провели маневр, сбили с боевого курса. Ребята ваши метко стреляли… Удивился я, как дошли своим ходом до базы… Мотор поврежден, бензобаки почти пустые. На чем вели катер?