Бодался телёнок с дубом
Шрифт:
Так вот, по заданию "Литгазеты" финский журналист Ларни взялся написать и напечатать не у себя в Финляндии, а ещё в третьей стране, взялся натянуть зубами стальную пружину. Смертельный номер. Знаете, как бывает в цирке, выходит дураковатый клоун, все над ним смеются, он лезет куда-нибудь к мастерам, под купол, на проволоку, вдруг виснет на зубах - и весь цирк замирает и видит, что он совсем не клоун, что он пошёл на смертельный номер. Ларни намекает на какие-то намёки, я так могу понять: что в моём романе социал-демократ-пораженец Ленартович высказывает в 1914 г. сочувствие к тому, чтобы Россия потерпела поражение и тогда она перестроится социально. Именно так желали и рассуждали все с-д-пораженцы в отличие oт так называемых социал-патриотов,
Вот уж чего в моём романе и духа нет так это пораженчества. А они всё равно натягивают. Любой ценой им нужен газетный плацдарм, чтобы следом печатать "гневные письма трудящихся", как уже бывало не раз. Бессовестное мошенничество прессы, которая не привыкла к поправкам и опровержениям. Ах, как бы нужен им плен, как нужна их литературной критике справочка из Гестапо! Если так натягивал на глазах у всего цирка, то что ж они чудят с бесконтрольных закрытых трибун!
Конечно, это не последняя ложь, впереди их, наверно, больше, чем позади, против всех лжей не оправдаешься, пусть навешивают. Да может, кто-нибудь и другой ответит вместо меня. Интервью - не дело писателя. Девять лет я воздерживался от интервью и нисколько не жалею.
Вообще, известность - густая помеха, мною времени съедает попусту. Ещё не тянут меня на заседания, как других, спасибо, исключили. Хорошо мне было работать, когда никто меня не знал, не упражнялся басни обо мне сочинять, не собирал подзаборных сплетен, вроде этих проходимцев Бурга и Файфера.
(В чём состоит план.)
План состоит в том, чтобы вытолкнуть меня из жизни или из страны, опрокинуть в кювет, или отправить в Сибирь или чтоб я "растворился в чужеземном тумане", как они прямо и пишут. Какая самоуверенность, что те, кого ласкает цензура, имеют на русскую землю больше прав, чем другие, рождённые на ней же. Вообще во всей этой травле - неразумие и недальновидность тех, кто её ведёт. Они не хотят знать сложности и богатства истории именно в её разнообразии. Им лишь бы заткнуть все голоса, которые неприятны их слуху и лишают сегодня покоя, а о будущем они не думают. Так неразумно они уже заглушили "Новый мир" и Твардовского обеднели от этого, прислепли от этого - и не хотят понять своей потери.
Кстати, недели две назад в "Нью-Йорк Таймс" было напечатано письмо одного советского поэта, Смелякова, где он оспаривает моё поминальное слово о Твардовском.
(О доступности западной прессы.)
Нет, не видим, но иногда сквозь скрежет глушения слышны западные радиостанции. Если что узнаём о своих же событиях, так оттуда.
Этот новый выпад против меня поразителен по форме: казалось бы, вся печать в их руках, а ответить мне негде ближе, чем в "Нью-Йорк Таймс"! Вот что значит бояться правды: отвечать мне в советской печати - пришлось бы меня хоть немного цитировать, а это невозможно. А по содержанию: удивительно, что Смеляков спорит, как будто меня не читавши. Я пишу, что задушили "Новый мир" и этим способом убили Твардовского. Смеляков обходит: "у Твардовского были тяжёлые минуты". Я пишу, что Твардовский написал о фронте искреннее, чище всех. Смеляков кривит: значит, "Твардовский отрицательно относился к советской армии?" Откуда это? Я написал буквально "чей мягкий увещательный голос, который слышали все", Смеляков выворачивает "Солженицын приписывает Твардовскому свои иллюзии, что в некий день советская власть рухнет и новое поколение построит новую Россию". Перечтите моё поминание, - где там такое?
А там последний абзац действительно полон смысла, да что же делать, если прочесть не хотят, не умеют! Изучение русской истории, которое сегодня уже увело меня в конец прошлого века, показало мне, как дороги для страны мирные выходы, как важно, чтобы власть, как ни будь она самодержавна и неограниченна, доброжелательно прислушивалась бы к обществу, а общество входило бы в реальное положение власти, как важно, чтобы не сила и насилие вели бы страну, а правота. Очевидно, это изучение и помогло мне увидеть в деятельности Твардовского именно примирительную, согласительную линию. Увы, и самый мягкий увещательный голос тоже нетерпим, затыкают и его. Уж как уступчиво, уж как благожелательно недавно выступали у нас Сахаров, Григоренко - никого даже не выслушали, пропадите, заглохните!
В том-то и мелкость, и низменность расчёта тех, кто руководит кампанией против меня. Им искренне не приходит в голову, что писатель, думающий иначе, чем большинство его общества, составляет гордость этого общества, а не позор и порок его.
(9 апреля - Нобелевская церемония. Где она будет происходить?)
Пока ни шведское посольство, ни наше министерство культуры не согласились способствовать нам. Тоже удивительно до комичности: почему такая сердитость на Нобелевскую премию? Пройдёт сколько-то лет и это же самое событие придётся освещать совсем наоборот, стыдно будет.
(О приглашённых)
Не знаю, кого пожелает пригласить г. Карл Гиров. С моей же стороны, не говоря о моих близких друзьях - самые видные представители художественной и научной интеллигенции - некоторые писатели, главные режиссёры ведущих театров, крупные музыканты, артисты, некоторые академики. Я пока не назову их, ибо не знаю, все ли они сочтут возможным и захотят придти, какие помехи встретят. Во всяком случае, я приглашаю тех, кого знаю, чьё творчество уважаю, а там - кто придёт.
Ещё хотел бы я пригласить на церемонию своего адвоката г. Хееба, но, как частное лицо, не имею официального права приглашать из-за границы.
Кроме того я приглашаю министра культуры СССР и корреспондентов "Сельской жизни" и "Труда" - двух центральных газет, которые пока ещё не клеветали на меня.
(Не могут ли быть поставлены препятствия церемонии)
Теоретически это не исключено, практически это очень легко сделать, не требуется ни много сил, ни много ума. Но я этого не предполагаю, это была бы постыдная дикость.
(А если г. Гирову откажут в визе)
Тогда церемония не состоится, и знаки мои полежат в Стокгольме еще 10-20 лет.
(Был слух, пока не подтвердившийся, что против писателя Максимова возбуждено уголовное дело за его роман "Семь дней творения")
Художественная литература - один из самых высоких даров, из самых тонких и совершенных инструментов человека. Возбуждать против неё уголовное дело могут только те, кто сами уголовники, кто уже решился стать за чертой человечества и человеческой природы.
[23]
ЗАЯВЛЕНИЕ
при отмене Нобелевской церемонии
Мы с г. Гировым уступили во всём, что только было можно: его поездка намечалась как частная, на частную квартиру, для совершения церемонии почти по частному обряду. Запрет церемонии даже в таком виде есть бесповоротный и окончательный запрет всякой формы вручения мне Нобелевской премии на территории моей страны. Поэтому запоздалая уступка шведского МИД уже нереальна.
Но она и оскорбительна, шведское МИД продолжает упорно рассматривать вручение мне Нобелевской премии не как явление культурной жизни, а как политическое событие, потому и ставит условие, которое привело бы или снова к "закрытому" варианту вручения или к специальному отбору присутствующих и запрету им как-либо выражать своё отношение к происходящему, ибо всё это может быть кем-то истолковано как "политическая демонстрация".
Кроме того, после отказа г. Гирову в визе, принять нобелевские знаки из чьих-либо иных рук, нежели Постоянного Секретаря Шведской Академии, я считал бы унижением и ему и мне.