Боец особого назначения
Шрифт:
– Вот же черт! Ну а что с этим Логиновым? Где-то я вроде эту фамилию слышал, что-то вертится в голове, не могу вспомнить…
– Этот Логинов спас в прошлом году президента. Когда его на границе с Казахстаном ракетой хотели взорвать…
– Точно!
– обрадовался Бродский, но тут же нахмурился: - Вот черт, после такого к нему тоже на кривой козе не подъедешь… И начальство в случае чего встанет за него горой…
– В том-то и дело, Миша!
– закивал Смирницкий.
– Как специально их друг к другу подобрали… Хреновее расклада не придумаешь. Но мой
– Ну? Не тяни кота за яйца!
– В общем, сначала дело об убийстве Матевосяна попало в Мосгорпрокуратуру. И потом Архипов включил в свою группу следователя, которая вела это дело.
– И что?
– А то, что следователя зовут Клавдия Васильевна Волочкова! Она дочка моего бывшего подчиненного, который недавно перешел из правительства в аппарат Совбеза. Помнишь такого?
– Помню, помню… Так! И что? Она у Архипова вроде правой руки?
– Да нет. Вроде правой руки у Архипова, конечно, Логинов. А Волочкова там главная куда пошлют - протокол составить, бумаги в порядок привести и все такое…
– То есть она не в курсе оперативной информации?
– Нет, Миша! Но дело в том, что она не так давно развелась и уже успела спутаться с Логиновым!
– Это точно?
– Конечно! Он у нее даже успел переночевать на Рублевском шоссе!
– Так, это уже горячее… Так ты Волочкова своего зарядил? Объяснил ему, что требуется?
– Объяснил… - вздохнул Смирницкий.
– Что, выкобенивался?
– Не то слово… Как заладил: что угодно, только не это. Дочка, говорит, для него святое, не хочет, чтобы она знала, в каком говне ее отец плавает, тем более в наших грязных игрищах участвовала…
– Гляди, какой чистюля!
– хмыкнул Миша.
– Забыл, сколько за его назначение в Белый дом «бакинских» отмаксали?
– Я ему напомнил, - кивнул Смирницкий, потянувшись к стакану с апельсиновым соком.
– И об этом, и кое о чем другом… И объяснил, что если он не подпишет дочку барабанить нам о ходе следствия, то она о нем узнает такое, что здороваться перестанет…
– Что, Андрей, показал ему свою заветную папочку с компроматом?
– ухмыльнулся Миша, пока Смирницкий пил сок.
– Да не то чтобы показал, а так - приоткрыл… - ответил тот, промокнув салфеткой губы.
– И что?
– Да что? Наш папашка принципиальный сразу сник. Сгорбился, галстучек распустил, водички полграфина за раз махнул…
– Да ты прямо Достоевский непризнанный… Только ты мне по теме, Андрей, давай: подписался Смирницкий или стреляться поехал?
– А куда он денется, на хрен, с подводной лодки? Конечно, подписался… Я в аэропорт - на самолет в Брюссель, а он на Рублевку поехал, дочку в агенты вербовать.
– Ну и? Что она успела набарабанить?
– Так я же только вчера поздно вечером из Брюсселя, Миша, - развел руками Смирницкий.
– Как проснулся, сразу сюда, к тебе…
– Так, - быстро проговорил Миша, взглянув на часы.
– Тогда звони ему!
– Ты хочешь, чтобы он прямо по телефону?..
– Да нет, конечно! Звони, пусть он прямо сейчас
104
После расстрела колонны для Кости Евсеева началась новая жизнь. Жизнь пленника, жизнь раба. Его продавали и покупали. И гноили в ямах. Салага Вася спас Костю, подменив документы, но сам выдержал недолго. Когда его изнасиловали обкуренные гоблины-чеченцы, Вася вскрыл себе вены.
– Отомстите за меня, пожалуйста, товарищ прапорщик!
– сказал он перед смертью.
– А я больше не могу…
– Хорошо, салага. Отомщу…
И снова над трупом Васи Костя Евсеев сжал пальцами зуб. И поклялся, что выдержит все и исполнит обещание. И снова его продавали и покупали злобные чеченцы. И снова были «волчьи ямы», пытки и издевательства…
Все, с кем Костя попал в плен, давно умерли. И только он держался. Он бы давно сорвался, но каждый раз, когда ему хотелось броситься на какого-нибудь «чеха» и перегрызть ему глотку, Костя вспоминал своего командира. И Васю. И данные им обещания…
Сперва Костя тщательно запоминал имена «чехов», которым следовало отомстить. Каждый вечер, словно молитву, он твердил перед сном: «Джамбулат Талхазов, Увайс Хумандов, Лом-Али Астамиров…» Список все разрастался, пока…
Пока Костя Евсеев не начал понимать, что все эти Джамбулаты, Увайсы, Турпал-Али и Дауды - никто. Обычные дикари, гоблины с мозгами божьей коровки, простое быдло, которое в своих целях используют совсем другие люди…
Одним из этих других был Самвел Матевосян. Он был вовсе не чеченец, а армянин. И на волосатой груди у него висел крестик. То есть по всем канонам ислама он был никто - червь, свинья, которую каждый правоверный мусульманин просто обязан был убить, растоптать и принести в жертву Аллаху…
Но оказалось, что нормы ислама писаны не для всех. Они писаны для Увайсов, Турпал-Али и Даудов. Для дикарей, которых использовали в своих целях большие люди.
С одним из таких людей и приезжал в лагерь Самвел Матевосян. Два огромных джипа вкатили на территорию лагеря. И подлетели к домику начальника охраны.
Первым вышел человек в черном - один из приближенных Масхадова. За ним показался Самвел - в камуфляжной куртке поверх цветастой рубахи. Рубаха и куртка были расстегнуты на груди, и золотой православный крест с бриллиантами сверкал в черных курчавых волосах…
Это было неслыханное кощунство и оскорбление Аллаха. Но Самвелу на это было наплевать. Он был пьян и весел. И имел в виду и Аллаха, и религиозные чувства его приверженцев.
И его спутник тоже был пьян, хотя и это было оскорблением ислама. Выскочивший Хункар-паша почтительно наклонился к его руке, потом так же почтительно приложился к руке неверного - Самвела Матевосяна.
Дальше большие люди прошли в домик начальника лагеря, а он побежал к Лечи Хайхароеву. Лечи до войны работал завклубом в райцентре. Он закончил Институт культуры и в сравнении с остальными чеченцами был чуть ли не профессором.