Боевая эвтаназия
Шрифт:
Начальник штаба сводного отряда взялся установить прямую связь. По крайней мере, он пообещал подумать над решением этого вопроса. А пока приходилось удовлетворяться изначальным вариантом.
Но старший лейтенант Собакин лучше многих других знал, что майор Крашенинников слов на ветер никогда не бросает. Он когда-то служил вместе с ним, в одном батальоне, где тот тоже был начальником штаба. Если майор обещал, то он что-то обязательно придумает. Поэтому командир разведывательной роты не отчаивался. Он вообще по характеру своему не имел такой дурной привычки.
В завершение сеанса
– Ты не сильно отчаиваешься, Виктор Алексеевич? Понимаю, что стволов у тебя мало. Но никого под рукой больше нет. Как у тебя позиция-то? Можно держаться?
В старой системе связи, работавшей с помощью радистов, каждый абонент имел собственный позывной. Связь через оснастку «Ратник» была шифрованной сама по себе, автоматически. Роль такого оборудования здесь исполняли нагрудные приборы каждого солдата и офицера. Поэтому прямое упоминание имен и званий стало теперь вполне допустимым.
– Мы постараемся, товарищ майор, – ответил старший лейтенант довольно кисло.
– Ты обязан постараться. Горы, это ведь твоя стихия. Я так понимаю, что звание мастера спорта по альпинизму кому попало за здорово живешь не дают!
– Вообще-то, товарищ майор, все правильно. Горы, это и в самом деле моя стихия. Только мастер спорта я не по альпинизму, а по горному туризму. Это разные вещи. Горный спорт делится на несколько разделов. Это и альпинизм, и горный туризм, и скалолазание. С большой натяжкой сюда же можно отнести и спелеологию, однако натяжка эта искусственна, поскольку пещеры не только в высоких горах располагаются.
– А как твоя голова? – поинтересовался начальник штаба, не вдаваясь в подробности горного спорта, который он, по большому счету, вообще не понимал.
«И этот уже знает», – с раздражением поду- мал командир роты.
Он ведь специально ездил в онкологический диспансер, находящийся в другом городе своей же области, тратил на это дни своего отпуска, чтобы никто ни в части, ни в семье не проведал о его болезни. Старший лейтенант рассчитывал, что этого никто не знает. Так, по крайней мере, должно было бы быть. Однако кто-то узнал. Если пополз слух, то остановить его уже практически невозможно.
Сейчас Собакин едва ли не выл от боли, но при этом держался так, что никто из бойцов, окружающих его, ничего не заметил.
– Нормально голова, – ответил он вполне бодрым голосом и осведомился: – А что у меня с ней не в порядке? Стрижка не та?
– Ничего. Это я так, на всякий случай. Разговоры ходят, что у тебя голова часто болит.
В реальности она болела не часто. Так было всегда. Неутешительный диагноз – не- операбельная интрамедуллярная опухоль спинного мозга – ставил жирный крест не только на военной карьере, но и, кажется, вообще на жизни старшего лейтенанта. Врач, к которому Виктор Алексеевич приехал по наводке старого товарища, теперь уже отставника, произвел тщательное обследование.
После этого он сказал откровенно, сразу на «ты», не опасаясь сильно испугать боевого офицера спецназа:
– Могу дать тебе максимум полгода жизни. Но с постоянной болью. Ты ужасно запустил свою болезнь.
– Не моя вина. Наш ротный фельдшер изначально сказал, что у меня
– Какое же?
– Гель для лошадей. Продается без рецепта. Чаще он попадается в ветеринарных аптеках, но можно найти его и в человеческих. Вначале он мне помогал. По крайней мере, боль снимал.
– Он и должен был снимать. Но только в малой мере. Да и то лишь в те моменты, когда боль сама по себе хотя бы частично отступает. Потом начинается регрессия. Ты причину принял за следствие. В результате теперь у нас в стране сделать тебе операцию не возьмется ни один онкохирург. Согласиться-то они могут, но, по правде говоря, только от твоего и своего собственного отчаяния. Я не уверен, что это возможно в Германии, в Израиле или в Чехии. Только в этих трех странах такие операции делать умеют. Сможешь набрать денег? В Чехии, кстати, операция в два раза дешевле. Помимо всего прочего сумма включает в себя послеоперационный уход за больным.
– Чехия входит в состав НАТО, как и Германия. Значит, это исключено. Ни в одной из стран, входящих в этот военный блок, не будут лечить российского офицера с моим настоящим и прошлым. Тем более спецназовца военной разведки. Если в Чехии, в Германии или даже в любой другой стране, входящей в НАТО, не дай бог случится какая-то беда, то обвинят в ней прежде всего именно меня, даже лежащего на операционном столе, под капельницей и с аппаратом искусственной вентиляции легких. Такое уже бывало не раз. Случалось даже смешнее.
– Остается Израиль.
– Союзник США. Тоже совершенно исключено. Что в странах, членах НАТО, что в Израиле местные спецслужбы попытаются воспользоваться тем временем, когда я буду под наркозом, чтобы допросить меня. Командование не даст мне на это разрешение. Мое начальство тоже понимает угрозу.
– Ты настолько засекреченный человек?
В этом вопросе довольно четко прозвучала даже нотка презрения к высокому мнению офицера о себе, и Собакин легко уловил ее. Врач явно не понимал сути дела. Объяснять ему, что тут к чему, разжевывать слова и понятия, старший лейтенант Собакин не пожелал, да и права на раскрытие даже минимальных государственных тайн не имел. Эти дела не касались даже военных врачей, не говоря уже о гражданских.
– Не в этом дело. Существует множество вопросов, на которые я смог бы дать ответы, находясь в бессознательном состоянии, – сказал он.
– В таком случае выбор остается за вами. – Врач неожиданно перешел в разговоре на «вы», словно этим отказывался от лечения больного, хотя, может быть, и просто зауважал государственного человека и его службу. – Умирать, страдая от неминуемой боли, либо лечиться.
– А какое-то медикаментозное лечение возможно?
Врач внимательно посмотрел на старшего лейтенанта через очки, сильно, до неестественности увеличивающие глаза, даже сильно выпучивающие их, отрицательно покачал головой и проговорил: