Боевая машина любви
Шрифт:
Да, так он и думал. Офицеры Свода не оставляют на своих столах важных бумаг.
«Значит, придется искать деньги», – вздохнул Эгин.
Ему ничего не оставалось, как споро выворотить на пол содержимое верхних ящиков стола, опустошить шкатулку с ерундовыми драгоценностями и прихватить кошелек с семьюдесятью золотыми аврами, который спокойно лежал нетронутым на тумбочке возле кадки с засыхающим миртовым деревцем.
«Будто меня дожидался!» – подумал Эгин и спрятал кошелек за пазуху.
– У тебя твердая рука. Неплохо управляешься
– Благодарствую, – буркнул тот, с опаской поглядывая на Эгина.
– Развяжи своего друга, – бросил Эгин, указывая ему в сторону скорчившегося в муках привратника. – И скажи ему, что через час боль уйдет.
Офицер бросился выполнять указания Эгина.
– Между прочим, в ваших интересах ничего никому не рассказывать. Вам ведь не поверят, если вы скажете, что двух офицеров Свода одолел какой-то штатский грабитель, – Эгин выразительно потряс кошельком.
Бесшумно закрыв за собой дверь Дома Герольдмейстеров, он вышел на улицу и почти сразу исчез в ранних зимних сумерках.
По поводу текущего местоположения Альсима у Эгина оставалась одна-единственная версия.
«После неких недавних событий, о которых мне знать пока не дано, он просто перебрался жить в Свод», – решил Эгин.
Ноги сами несли его в нужном направлении. На площадь Двух Лагинов, под сень пирамидальной громады Свода Равновесия.
Если у Пиннарина и было нечто, что можно было бы приравнять к Золотому Цветку, или, если угодно – центру средоточия силы, то находился этот центр не в княжеском дворце, как полагали некоторые подхалимы, и не в военной части морского порта, как полагали некоторые патриоты (то есть подхалимы другого рода), а в здании Свода Равновесия.
Когда Эгин вышел на площадь Двух Лагинов, на краю которой красовалась серая громада Свода, он обнаружил, что ноги «сами принесли» на эту площадь не только его, но еще и тысчонку-другую жителей столицы.
Походило это все на несанкционированное народное гулянье во время холеры. Прямо на греовердовых плитах, на некотором отдалении от парадного входа в Свод, жгли костры, на которых грелась в огромных котлах благотворительная похлебка.
Эту похлебку жаловала своим подданным Княгиня.
По площади, словно Измененные лучи розы ветров, змеились многоголовые очереди за дармовщиной. Рядом расхаживали солдаты, присматривающие за порядком. Мимо страждущих похлебки сновали сноровистые коммерсанты. Они предлагали пирожки с крысятиной, хлеб с отрубями и воду.
Пресная вода в Пиннарине стала ценой с молодое вино. Два акведука, снабжавших водой большую часть столицы, были разрушены на протяжении многих лиг. Третий обещали починить к послезавтрему.
А из многих колодцев вода ушла в один день, не считая тех, что оказались погребенными под развалинами. А было их и так не больно много.
«Налетай, лучшая вода в столице! Кишки так и продирает!» – орал мальчик с бурдюком.
Но Эгину не нужно было продирать кишки.
Ему нужны были холодные мраморные ступени, приводящие к центральному входу в Свод.
Как известно, этим входом не пользовался никто, кроме впервые доносящих в Опору Благонравия, страдавших размягчением мозгов и тех, кто решил попробовать свои силы в Комнате Шепотов и Дуновений, или, иными словами, в борьбе за должность гнорра.
И те, и другие, и третьи были по-своему сумасшедшими.
Сумасшедших в Варане не любили и боялись.
Поэтому, когда стало понятно, куда именно направляется неплохо одетый молодой гиазир с коротко остриженными волосами цвета спелой ржи, люди, что стояли поближе ко входу, стали расступаться, перешептываться и указывать на Эгина пальцами.
– Милок, не ходил бы ты туда. Молод еще, не воротишься, – схватила Эгина за рукав сердобольная бабка, стоявшая в очереди к котлу со своей деревянной кружкой. Во рту у нее не сочлось бы и четырех зубов.
– Значит, не судьба мне будет воротиться, бабушка, – усмехнулся Эгин.
Перед огромной высоты дверями Эгин остановился и закрыл глаза.
«Что ты делаешь, безумец?» – спрашивал Эгина собственный рассудок голосом наставника из Четверного Поместья. «Ты поступаешь правильно. Главное – не бойся», – успокаивала Эгина его собственная душа голосом Авелира.
«Не лучшее место для дебатов», – закрыл дискуссию Эгин и его пальцы сжали ледяную ручку из черненого серебра.
Он никогда не заходил в Свод через парадный вход. В бытность свою офицером он всегда пользовался тоннелями.
Но воспользоваться тоннелем сейчас Эгин не имел никакой возможности.
Во-первых, шансы Эгина пройти через тоннель были еще ниже, чем здесь.
Впрочем, и здесь они равнялись почти что нулю. Только в тоннеле его попросту зарубили бы на входе при попытке объясниться – стражи тоннеля куртуазными манерами, как и разговорчивостью, не отличались.
Да и вопрос еще, какие из тоннелей уцелели после землетрясения и какие сейчас работают. Эгин знал, даже и без всяких землетрясений: проходы, что были рабочими еще неделю назад, сегодня запросто могут оказаться закрытыми на неопределенный срок.
Роль стража в обширном холле Свода Равновесия выполнял один-единственный офицер с дивными, до плеч, рыжими волосами и высокомерной улыбкой человека, многого добившегося в этой жизни своими собственными усилиями.
Точнее, можно было видеть только одного офицера.
Эгин знал, что сейчас за ним наблюдают по меньшей мере четыре пары глаз.
Двое – из-за зеркала, украшающего стену по правую руку от него.
Двое – из-за зеркала слева. И Шилол знает, сколько еще.
– Вы в Комнату Шепота и Дуновений? – поинтересовался рыжеволосый офицер, вальяжной походкой приближаясь к Эгину.