Боевые репетиции
Шрифт:
Рославлев, отдыхая в квартире, предавался анализу.
Первым вопросом, на который требовался ответ, был: а все ли сделано ради собственной безопасности? Ответ получился недвусмысленным: не все. Правда, что-либо делать сегодня было уже поздно… или не поздно?
Второй по очередности была задача составления и распечатка некоторых документов. По спешке заготовить заранее их не удалось — ну и неважно. Еще есть пара дней, не меньше.
Следовало бы придумать еще одно место встречи с такими же хитростями, как и первое вблизи ЗиСа. Где? Карты Москвы 1938 года в Интернете были, но содержали в себе нарочно придуманные неточности.
Но умные планы частенько натыкаются на не желавшую им следовать действительность.
Нет, в части места, где достать уазик со "склада", сесть в него и двинуться через железнодорожные пути в сторону Электролампового завода — тут никаких проблем не возникло. Они появились уже рядом с намеченной точкой.
До склада оставалось не более трехсот метров. Их надо было пройти пешком: в эти времена автомобиль любого вида был особой приметой.
Навстречу шли граждане не вполне трезвого вида, три штуки. Точнее, нетрезвыми были двое, третий же оказался при ближайшем рассмотрении просто пьян. И они вовсе не были расположены к грабежу. Молодым людям хотелось покуражиться и почесать кулаки. И они постарались обеспечить себе такую возможность, став в цепочку поперек крайне скудно освещенного переулка в нетерпеливом ожидании забавы в лице припозднившегося прохожего.
Этот самый прохожий вдруг отвернул голову в противоположную движению сторону, а когда снова повернулся, то в его лице появилось нечто неправильное. Отважные искатели приключений не знали даже слова "балаклава", и, понятное дело, никогда ее не видели. Между тем на лице была именно она, и создавала она жутковатое впечатление. К ней еще добавились мотоциклетные очки, усиливавшие и без того неприятный облик. От себя добавим: очки-консервы Рославлев нацепил ради маскировки своих родных очков, без которых обходиться не мог и которые пришлось надеть поверх устрашающего головного-лицевого убора.
Один из нетрезвых по имени Трофим Писаренко никогда не верил, что можно мгновенно протрезветь, имея в брюхе сто пятьдесят грамм доброго самогона (правда, с дурной закуской) Но именно это с ним произошло при виде более чем странной маски на лице. В результате ему сразу же расхотелось связываться с непонятной личностью, твердым шагом идущей навстречу.
— А мы ничё такого не имеем… — примирительно сообщил он и двинулся в правую сторону, освобождая проход.
Не вполне пьяный спутник Трофима, имевший в себе точно такую же дозу, решил, что пацифистские действия товарища имеют под собой резон, и также сдвинулся вбок, тем самым молчаливо обозначив сугубо мирные намерения.
Однако третий, почерпнувший немалую негативную энергию от воспринятого этанола, просто не обратил внимания на намерения собутыльников, сделал три шага вперед и одновременно вдел пальцы в кастет. Надо заметить, это было превосходное бронзовое изделие дореволюционной работы, наследство соседа по коммунальной квартире, который умер, не оставив завещания.
Незнакомец с черным лицом нимало не замедлил шага. Подойдя на расстояние четырех или пяти шагов, он лишь вытянул пустую
Игнат Дударев, по прозвищу Дюдя, даже не успел удивиться, ибо спиртное не способствует повышению скорости реакции. Последовало два удара по ногам: сначала по правой, потом по левой. Было не так уж больно, но вот левая начисто отказалась слушаться. И только падая на брусчатку, Дюдя полностью осознал, что были слышны звуки выстрелов, что стреляли именно в него, и что он сам тяжело(скорее всего смертельно) ранен.
— Стоять! — прорычал незнакомец с пистолетом.
Эти слова относились к оставшимся на ногах, поскольку третий с очевидностью мог лишь лежать.
— Молчать!
А вот эта команда явно была произнесена в адрес всех троих. Обладатель пистолета продолжал все тем же тоном:
— Ты и ты: взять под руки этого, — ствол недвусмысленно показал, кого именно, — помочь добраться до проходной. Там можете вызвать дежурного фельдшера. Все ясно?
Вопрос был сочтен риторическим, хотя это высокоученое слово было незнакомо всем троим.
Рославлев знал, что электроламповый работает в три смены, и в санчасти дежурный должен быть обязательно. Так и оказалось; вахтер позвонил по внутреннему телефону, а заодно вызвал милицию.
Разумеется, фельдшер прибыл первым. Наличие запаха перегара от всех троих его нисколечко не удивило. Но вот характер ранений…
Под кожей бедра правой ноги явно чувствовалась пуля. Фельдшер, заставший Гражданскую войну, этому весьма удивился (пуля должна была пройти навылет), уточнил, с какого расстояния стреляли, удивился во второй раз, обработал рану, подумал… и извлек пулю под скулеж пострадавшего. Пришлось удивиться в третий раз. Пуля была круглая, очень легкая и зеленая, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота. Кроме того, она была не из металла, причем вид материала был медицинскому работнику совершенно не знаком.
Со второй ногой также дело обстояло необычно: нечто сильнейшим образом ударило по коленной чашечке, оставило грандиозную гематому и исчезло. По мнению фельдшера, пострадавшему предстояло хромать с недельку, а то и все две. Медик уже собрался сообщить эту, без сомнения, приятную новость потерпевшему, когда тот слезливо спросил:
— Доктор, я умру?
Ответ был дан с истинно врачебным цинизмом:
— Бессмертных в этом помещении нет.
Стоит заметить, что вышеприведенную фразу медицинский работник слизал у преподавателя, проводившего в свое время практику среди обучающихся. Впрочем, фельдшер не утрудил себя точной ссылкой на источник.
Прибывший милицейский наряд в лице сержанта и бойца добросовестно оформил протокол происшествия. Про себя опытный сержант решил, что дело по первому взгляду не стоило внимания. А что тут думать: трое с пьяных глаз пристали к прохожему, тот оказался вооружен, дал сдачи… Все так, если бы не пули. Точнее, одна, поскольку вторую не нашли. По мнению фельдшера, она вполне могла остаться там, в переулке. Но искать ее, а также использованные гильзы по темноте было, разумеется, занятием абсолютно неблагодарным. Собаки в отделении не имелось, а батарейки в фонарике безнадежно сели. Пуля была невиданной и неслыханной. Разумеется, ее приобщили к делу. Вторым обстоятельством, привлекшим внимание, была маска. С какой это стати честному гражданину ее надевать?