Бог Боли
Шрифт:
Я наслаждаюсь ее победной ухмылкой, когда поворачиваюсь. Эти ее пытливые глаза открыто наблюдают за мной, когда я спускаю боксеры и отбрасываю их в сторону.
Она изучает каждое мое движение, и это ничем не отличается от того, как если бы она впивалась своими острыми ногтями и зубами в мою плоть.
Я никогда так не гордился своим телосложением, как в этот момент, когда Анника наблюдает за мной, словно я ее Бог, созданный по заказу.
Мой член твердеет от ее внимания, требуя второго раунда траханья ее мозгов.
Вместо этого я заставляю себя сесть в теплую воду напротив нее.
Она вытягивает ноги так, что они упираются
— Мне кажется, ванна слишком мала для нас двоих.
— И ты только сейчас об этом подумала?
— Это только что пришло мне в голову. — Она скользит ногой вверх, поглаживая мой бок пальцами с фиолетовым ногтями.
Кожа в том месте, где она прикасается ко мне, посылает электрический разряд прямо к моему члену.
— Прекрати это, если не хочешь, чтобы тебя трахнули мокрой прямо здесь и сейчас.
Она прикусывает нижнюю губу, как маленькая соплячка, но опускает ногу так, что она упирается мне в бедро.
— Что означает татуировка паука?
— А разве она должна иметь значение?
— Нет, но это необычно, что кто-то вытатуировал такого большого паука на своей коже, поэтому я подумала, может быть, за этим стоит какая-то история.
Я свесил руки через края ванны и откинул голову назад.
— Больше похоже на трагедию.
— Трагедия? — ее голос едва слышен.
Не знаю, из-за этого или из-за мирной атмосферы, но слова вырываются из меня с легкостью, которой я никогда раньше не испытывал.
— Был трехлетний мальчик, чей отец был достаточно могущественным, чтобы к нему и его матери относились по-другому, потому что они были его семьей. Хотя мальчик всегда думал, что на самом деле они не были семьей. Его родители ежедневно ссорились, изменяли друг другу и только на людях вели себя как идеальная пара. Но они оба любили его, поэтому он смирился с этим. Однажды, проснувшись, он узнал, что его отец умер, попав в скандал. Скандал потряс весь город. Мальчика и его мать преследовали репортеры, незнакомцы, злые враги, недовольные инвесторы, влиятельные недруги и полиция. Много чертовых полицейских и других громил. Они все прибывали и прибывали, как канализационные крысы. Они допрашивали и требовали. Они угрожали и избивали мальчика и его маму. Они конфисковали почти все их имущество, включая его маму. Трехлетний ребенок не должен был помнить все это, но он помнил. В ярких подробностях. Он помнил, как прятался под кроватью, за дверью и в шкафу. Не только от мужчин, но и от своей матери.
Вода капает, и капает, и капает из открытого крана — единственный звук, наполняющий ванную комнату.
Он сталкивается с моими мыслями, превращая их в совершенно мерзкие.
Когда я молчу, низкий голос Анники эхом раздается вокруг меня.
— Почему ему пришлось прятаться от матери?
— Потому что она снова начала пить, и было лучше, если он не вставал на ее пути, когда у нее в руках была бутылка текилы. Сначала она начинала плакать, а потом... выплескивала эту энергию на мальчика. Это продолжалось до тех пор, пока она не перестала выпускать его на улицу, и он не попал в ее жестокий круг жалости к себе, где она не кормила его, не заботилась о нем и оставила его гнить. Пока у нее не появлялось желание снова избить его. Мальчик думал, что его реальность никогда не закончится, но тут пришел ухоженный мужчина и объявил, что банк конфискует последнее, что у них есть, — дом. В тот вечер мать почти не пила. Она даже обняла мальчика и спросила: «Ты
Вокруг меня раздается плеск воды, а затем ко мне прижимается маленькая фигурка.
Я смотрю вниз и вижу Аннику, лежащую на моей груди. Ее дрожащие пальцы гладят мою стиснутую челюсть, и две полоски слез окрашивают ее прекрасное лицо.
Мои мышцы медленно расслабляются, и я вытираю ее щеки большими пальцами.
— Почему ты плачешь?
— Потому что я хочу протянуть руку и обнять этого мальчика, но не могу. — Она обхватывает меня руками за талию в крепком, теплом объятии. — Мне так жаль.
Мои пальцы впиваются в ее волосы, и я отворачиваю ее лицо.
— Тот мальчик мертв, вместе с теми подонками, которые называли себя родителями. Из его пепла воскрес совершенно другой человек, и единственные мои родители — Эйден и Эльза Кинг. Так какого хрена ты жалеешь меня. Разве я не говорил не делать этого?
— Я и не жалею. — Ее губы дрожат, и она не пытается бороться с моей хваткой на ее волосах. — Я просто хочу разделить твою боль.
— Здесь нечем делиться. Эта глава закончилась.
— Но...
— Заткнись. — Я отпускаю ее волосы. — И убирайся.
Из-за нее я докопался до той части себя, которую предпочитаю держать глубоко зарытой, чтобы ни у кого не было шанса ее обнаружить.
Аннике, блядь, Волковой просто нужно было сунуть свой нос туда, где ему не место.
Она встречает мой взгляд.
— Если ты будешь продолжать отталкивать меня, у тебя никого не останется.
— Я могу с этим жить.
— А я не могу.
— Анника. — Я скрежещу челюстью. — Или уходи, или я тебя трахну. Больно или нет.
Она не делает ни шагу и даже не колеблется, ее глаза не покидают мои.
— Ты должна была убежать, пока я был милым, маленькая девочка. — Я дергаю ее за талию. — Сядь на мой член. Это будет долгая, блядь, ночь.
Затем я трахаю ее, кусаю, ставлю метки и заставляю ее полностью пожалеть о том, что она выбрала меня.
Проникнула под мою кожу.
Стала тем человеком, который, как я не знал, мне нужен.
Глава 20
Анника
Я вздрагиваю, когда жесткий язык продолжает подниматься и опускаться.
На моем лице.
Я резко просыпаюсь, и мои глаза чуть не выпучиваются от вида крошечной мордочки, ушек и усиков.
— Тигр? — я чуть не вскрикиваю, и он испуганно отпрыгивает назад на кровать, а затем снова медленно вальсирует в мою сторону.
Он вырос с тех пор, как я в последний раз видела его в приюте несколько недель назад, но я не сомневаюсь в том, что это он. У него даже есть милая родинка в форме сердечка между глазами.