Бог есть. Что дальше? Как стать теми, кем мы призваны быть
Шрифт:
Одна из важных идей данной книги заключается в том, что такое соответствие внутренних переживаний и внешних действий, такую аутентичность можно обрести с помощью «второй природы» добродетелей – что изначально решает те проблемы, о которых мы только что говорили. Этика романтизма или экзистенциализма, в которой именно аутентичность или (понимаемая в таком ключе) свобода является единственным реальным признаком подлинной человечности, как и описанная выше популярная версия подобных представлений, стремится получите в самом начале, не заплатив за это нужной цены, то, что добродетель предлагает дате нам далее, на пути, причем это стоит усилий нравственной мысли, решений и труда. Вот что я имел в виду, говоря, что культ аутентичности и спонтанности представляет собой пародию, карикатуру на то, что дает добродетель, когда она действует в полную силу.
Подлинно «хорошая»
жизнь человека —
это жизнь характера,
сформированного
будущим, которое
обещал
Таким образом, «верность себе» важна, но это не самая значимая вещь. Если сделать ее отправной точкой или главным принципом, она нас серьезно подведет. Всем подобным идеям, которые, полагаю, активно влияют на мышление и поведение многих из моих читателей, нам безотлагательно нужно противопоставить ту картину, что дает нам Новый Завет, который говорит, что подлинно «хорошая» жизнь человека – это жизнь характера, сформированного будущим, которое обещал нам дать Бог, это жизнь сформированного будущим характера, проживаемая в рамках продолжающейся истории Божьего народа. И среди прочего это дает нам свежий взгляд на добродетель. Вот что нам нужно, если мы хотим ответить на вопрос, что случается после прихода к вере.
Великий дар Бога
Нам сложно вернуться в христианском контексте к идее добродетели, к идее развития характера, и еще по одной причине. Только что я мимоходом указывал на эту причину. В целом само представление о добродетели в западном христианстве резко утратило свою популярность в XVI веке после возникновения Реформации.
Само упоминание о добродетели может вызвать у многих христиан опасение. Их научили – и совершенно справедливо, – что мы оправдываемся не делами, а исключительно верой. Они знают, что сами по себе не в состоянии жить по высоким стандартам нравственности. Очень часто они старались изо всех сил, и у них ничего не вышло. Они только острее чувствовали свою вину. (А в иных случаях христиане считали эти требования слишком суровыми и просто оставили всякие попытки им соответствовать.) И вот они узнали, что Бог принимает их такими, какие они есть: «Христос умер за нас, – пишет апостол Павел, – когда мы были еще грешниками» (Рим 5:8). Вздох облегчения. Зачем тогда нам мучиться над вопросами нравственности? Не проще ли нам забыть о добродетели, заповедях и всем прочем и просто радоваться любви Бога, который нас принимает и прощает?
Поэтому христиане, особенно западной протестантской традиции, могли бы поставить под сомнение эту тему, спросив: «Не сотрясаем ли мы впустую воздух, ведя все эти долгие разговоры о добродетели? Да, возможно, пилотам и кому-то еще нужно отрабатывать профессиональные навыки и умение хранить трезвый ум, но это имеет чисто прагматическое значение – для выполнения конкретной задачи людям нужны определенные способности. Но имеет ли это хоть какое-то отношение к серьезному делу, которым мы занимаемся, когда стремимся жить так, как того хочет Бог? Может ли это углубить наше понимание христианской нравственности или этики? Если мы не в силах выполнять даже Десять заповедей Божьих, что нового дадут нам эти добродетели, которые формируют характер? И если развитие характера – медленный и долгий процесс, не значит ли это, что большую часть времени мы будем вести себя, как лицемеры, изображая добродетель, делая вид, что мы ею обладаем, хотя это не так? Разве такого рода лицемерие не противоположно тому, чего требует подлинная христианская жизнь?»
Фактически это более или менее соответствует тому, что говорил Лютер по поводу многовековой средневековой традиции, ценившей добродетель. Отголоски споров об этом, а также и о других богословских положениях предшественников Лютера, которые тот яростно отвергал, долго продолжали звучать в популярной культуре – в частности, как это ни удивительно, в пьесе Шекспира «Гамлет», к которой мы уже обращались по другому поводу.
Гамлет возвратился в родную Данию после обучения в Виттенберге, университете Лютера. И дома он обнаружил – и это, несомненно, противоречило тому, чему его учили, – что его умерший отец не лежит безмолвно в могиле, но пребывает в беспокойстве, и потому Гамлет должен исправить положение вещей. Королева, мать Гамлета, вступила в заговор с его дядей, чтобы, убив отца, злодей мог заполучить и трон, и королеву. В четвертой сцене третьего акта Гамлет тонко обвиняет свою мать: его слова предполагают, что королева решила не беспокоиться насчет добродетели и относиться к ней просто как к лицемерию, чтобы следовать своим естественным желаниям – что она и продолжает делать каждый раз, когда делит ложе с узурпатором. Твой поступок, говорит Гамлет, «называет добродетель лицемерием»; другими словами, королева пользуется риторикой Лютера: не стоит «надевать на себя» добродетель, если ты ее не имеешь, а потому она вольна делать то, что хочет. Не надо притворяться, что обладаешь добродетелью, если ее у тебя нет, говорит ей Гамлет. Вместо этого она должна сопротивляться прихотям нового короля, а со временем это станет привычкой и поступать так станет легче. «Нарядиться» в добродетель – значит ее усвоить, так что она «подойдет к лицу». Обычай – регулярная практика, усвоенная привычка – можно использовать для блага. Вот как это работает:
…Свершенье благородных делОн точно также наряжает в платьеВполне к лицу.«Наряжаться» в добродетель нормально. Гамлет говорит, что это не лицемерие. Таким способом мы усваиваем добродетель:
Сегодня воздержитесь,И«Привычка» – то есть повторяющиеся поступки, которые оставляют свой отпечаток на нашей психике и на поведении, – может разрушать, она может обрести такую сильную власть над жизнью, что сердце перестает чувствовать. Но эту же «привычку» (или «обычай») можно использовать для блага, и тогда она помогает нам облечься в добродетель, которая изначально нам не свойственна, но со временем становится естественной. Это средство, говорит Гамлет, позволяет достичь чудесных результатов. Таким образом, здесь Гамлет решительно отметает аргументацию Лютера. Шекспир через слова своего героя вносит здесь вклад в продолжительные и сложные споры между теми, кто считал, что добродетель вполне сочетается со здравым христианским учением, и теми, кто видел в ней языческое представление, которое христианин должен отвергнуть.
Об этом много размышляли самые великие христианские умы – в частности, Августин в VI веке и Фома Аквинский в XIII веке. Они, вместе с рядом не столь знаменитых мыслителей, незримо присутствуют во всех подобных дебатах. Однако почему-то в этих спорах люди достаточно редко обращаются к самому Новому Завету. Можно ли относиться к следованию за Иисусом и к его призыву «искать прежде Царство Божие» (Мф 6:33) как к пути добродетели? Или насколько понятие «добродетель» соответствует «Евангелию благодати Божией» Павла (Деян 20:24)? И почему сам Павел, который достаточно хорошо знал культуру и философию своего времени, никогда не употреблял слова aret^e – которым в том мире чаще всего называли добродетель? Но почему тогда в самые ключевые моменты он говорил о важности развития и формирования христианского характера?
Если последнее вызывает у кого-то сомнения, давайте в этом разберемся, прежде чем мы перейдем к другим вопросам. Когда апостол Павел говорил: «Если законом оправдание, то Мессия [7] напрасно умер» (Гал 2:21), – он напоминал об одном ключевом принципе. Какие бы слова и термины мы ни выбирали, говоря о том великом даре, который единый истинный Бог даровал своему народу в Иисусе Христе и через него («спасение», «вечная жизнь» и так далее), этот дар остается именно даром. Мы никогда не можем его заработать. Мы не можем сделать Бога нашим должником, мы всегда будем должны Ему. Все, что я буду говорить о нравственной жизни, нравственных усилиях, о сознательном отношении к нашему поведению, должно звучать исключительно в контексте благодати – той благодати, которая воплощена в Иисусе и в его смерти и воскресении, благодати, которая действует, когда кто-то, исполненный Ауха, возвещает Благую весть, благодати, которая через Святого Духа продолжает действовать в жизни верующих. Нельзя сказать, что Бог сделал часть работы для нашего спасения, а мы должны выполнить все остальное. Нельзя сказать, что мы сначала получаем оправдание по благодати через веру, а затем самостоятельно беремся за завершение начатой работы и без посторонней помощи стремимся жить святой жизнью.
7
Автор намеренно переводит греческое Христос как Мессия. Здесь и далее соответствующее изменение внесено в Синодальный перевод. В книге цитаты из Библии приводятся в Синодальном переводе. В некоторых случаях Синодальный перевод изменен в соответствии со смыслом авторского перевода Нового Завета с греческого на английский. – Прим. пер.
Сегодня мы все прекрасно
понимаем одну ужасную
истину: самые мерзкие, самые
бесчеловечные и жестокие
дела совершают люди, которые
действуют во имя «религии»
Более того, если мы попытаемся сделать Бога нашим должником, постаравшись стать «достаточно хорошими для Него» (что бы это ни значило), ситуация станет еще хуже. Сегодня мы все прекрасно понимаем одну ужасную истину: самые мерзкие, самые бесчеловечные и жестокие дела совершают люди, которые действуют во имя «религии». Конечно, религия здесь часто служит прикрытием, оправданием насилия, за которым стоят иные причины и мотивы, но это только подтверждает справедливость того, что я сказал. Когда кто-то утверждает, что «Бог на моей стороне», он уже не связан никакими нравственными ограничениями. И даже если человек, который стремится показать Богу, насколько он хорош, не набрасывается на других людей, он, вероятнее всего, станет невыносимо самодовольным человеком. Каждый из нас предпочел бы жить среди людей, которые ясно понимают, что они недостаточно хороши для Бога, но смиренно благодарят Бога за то, что Он все равно продолжает их любить, а не среди людей, которые глубоко уверены в том, что соответствуют Божьим стандартам, и потому могут смотреть на других с высоты своего морального пьедестала.
Учение об «оправдании верой» гораздо больше того, что здесь сказано, но не меньше. Радикально новое представление апостола Павла о том, что значит быть человеком и что с тобой происходит под действием безграничной Божьей любви, явно соответствует мнениям большинства людей о том, какие качества они хотели бы видеть в окружающих, а какие нет. Хотя такие мнения в значительной степени субъективны, они вполне реально помогают нам понять, что значит быть человеком в подлинном смысле этого слова.