Бог-Император Дюны

Герберт Фрэнк Патрик

— Так ты веришь ему? — обвиняющим тоном воскликнул Айдахо и попытался вырвать руку.

— Если ты пойдешь к нему, Дункан, и…

— Он никогда больше не увидит меня!

— Увидит.

Она поднесла ко рту его руку и поцеловала его пальцы.

— Я заложник, — проговорил Айдахо. — Ты наполнила меня страхом за нас обоих…

— Я никогда не думала, что служить Богу легко, — сказала она. — Но я не могла даже предположить, что это настолько тяжко.

***

Моя

память обладает весьма любопытным свойством, которым, как я надеюсь, могут обладать и другие. Меня постоянно изумляло, с каким старанием люди отгораживаются от своей предковой памяти, защищая себя толстой стеной мифов. О, я не жду, конечно, что они станут искать переживаний каждого момента в жизни своих предков, как это происходит со мной. Я могу понять их упорное нежелание вникать в мелкие подробности жизни предшественников. У вас есть веские основания опасаться, что настоящая жизнь станет беднее, если ее заслонит живое воспоминание о прошлом. Однако значение настоящего скрывается в смысле прошлого. Мы несем с собой всех наших предков с их радостями, переживаниями, горестями, муками и свершениями, словно живую волну. В этой памяти нет ничего лишнего и бессмысленного. Каждая мелочь оказывает воздействие на настоящее, и так будет до тех пор, пока будет жить человечество. Вокруг нас сияющая бесконечность, тот Золотой Путь непреходящего, которому мы приносим свою, пусть незначительную, но вдохновенную верность.

(Похищенные записки)

— Я вызвал тебя, Монео, в связи с тем, что мне сообщали мои гвардейцы. — сказал Лето.

Они стояли в темноте крипты, и Монео вспомнил, что самые свои болезненные решения Бог-Император принимал именно здесь. Монео тоже слышал эти сообщения Он ждал вызова с минуту на минуту, и когда после ужина его вызвали к Императору, мажордома охватил липкий страх.

— Речь идет… о Дункане, господин?

— Естественно, о Дункане!

— Мне сказали, господин, что его поведение…

— Убийственное поведение, Монео?

Монео склонил голову.

— Если вы так говорите, господин.

— Через какое время тлейлаксианцы смогут поставить нам нового Дункана?

— Они говорят, что у них возникли проблемы. Это может занять около двух лет.

— Ты знаешь, что мне рассказали мои гвардейцы, Монео?

Тот затаил дыхание. Если Бог-Император знает о последних… Нет! Даже Говорящие Рыбы устрашились такого противостояния. Если бы речь шла о ком угодно, кроме Дункана, то женщины сами устранили бы этого человека.

— Ну, Монео, я жду.

— Мне сказали, господин, что он собрал своих Говорящих Рыб и опросил их относительно их происхождения. В каких мирах они родились. Кто были их родители и как проходило их детство?

— Ответы его не удовлетворили.

— Он был очень испуган, господин, и продолжал настаивать.

— Словно от повторения он мог выяснить настоящую правду.

Монео от души надеялся, что это единственная проблема, беспокоившая Лето.

— Почему Дунканы всегда так поступают, господин?

— Причиной этому служит их обучение, раннее обучение, еще у первых Атрейдесов.

— Но насколько это отличается от…

— Атрейдесы сами служили людям, которыми правили. Мера их правления отражалась как в зеркале на состоянии тех, кем они управляли. Дунканы всегда хотели знать, как живет народ.

— Одну ночь он провел в деревне, господин. Побывал он и в нескольких городках. Он видел…

— Все зависит от того, как ты толкуешь результат Монео. Свидетельство ничего не значит без суждения.

— Но я знаю, что он судит, господин.

— Мы все так поступаем, Монео, но Дункан склонен верить, что эта вселенная является заложницей моей воли. Они знают, что невозможно ошибаться, если выступаешь от имени правды.

— Это то, что он говорит вам…

— Это то, что говорю я. Это то, что говорят все Атрейдесы, которые живут во мне. Эта вселенная не потерпит такого насилия. То, что ты пытаешься сделать, не будет долговечным, если ты…

— Но, господин, вы ведь не делаете неверных вещей.

— Бедный Монео, ты просто не видишь, что я создал колесницу несправедливости.

Монео потерял дар речи. Он понял, что мягкость возобладала сейчас в Боге-Императоре. Но в теле его наступали изменения, слишком хорошо знакомые Монео, к тому же Лето так близко… Монео оглянулся — они находились в самом центре крипты — там, где произошло так много смертей, правда о которых не покинула подземелье.

Неужели пробил мой час?

Лето задумчиво произнес:

— Нельзя добиться успеха захватом заложников. Это одна из форм рабства. Один человек на может владеть другими людьми. Эта вселенная не допускает таких вещей.

Слова доходили до сознания Монео словно через завесу кипящего ужаса — тело Лето пришло в едва заметное движение. С Лето происходила трансформация.

Грядет Червь!

Монео снова тревожно оглядел крипту. Это гораздо хуже зала! Слишком далеко до безопасного места.

— Итак, Монео, что ты можешь мне ответить?

Мажордом перешел на шепот:

— Слова господина просветили меня.

— Просветили? Так до сих пор ты был непросвещенным?

Монео был в полном отчаянии.

— Но я служу своему господину?

— Ты согласен, что служишь Богу?

— Да, господин.

— Кто создал твою религию, Монео?

— Вы, господин.

— Это разумный ответ.

— Благодарю вас, господин.

— Не благодари меня! Скажи, какие религиозные институты сохраняются вечно?

Монео отступил на четыре шага.

— Встань, гае стоял! — приказал Лето.

Дрожа всем телом, Монео тупо покачал готовой. Наконец ему задали вопрос, на который не было ответа. Неспособность ответить — это смерть, и он ждал ее, склоняв голову.