«Бог, король и дамы!»
Шрифт:
Шевалье Александр видел сон, и этот сон был прекрасен: молодой человек вел к алтарю мадмуазель де Сен-Жиль. Свадьба почему-то происходила в Реймсе, а не в Туре, но юношу это ни коем образом не беспокоило — шевалье Александр был счастлив. И когда Пьер растолкал лейтенанта, шевалье де Бретей вскочил, вообразив было, что начался штурм, но тут же догадался, что продолжает спать. В сумраке кабинета перед ним предстало прекрасное видение. Это могла быть только она — его юная жена. Прижав руки к груди и восторженно глядя на молодого человека, его жена несвязно лепетала что-то о своем долге, о готовности немедленно подчиниться своему супругу и господину, говорила о том, что обязательно родит ему трех детей — двух мальчиков и одну девочку, а если он отвергнет ее — навеки затворится в монастыре. Все слова сестры Ады, пять лет вызывавшие смешки «гадких девчонок», неожиданно естественно и трогательно слетали с губ Соланж де Сен-Жиль.
Шевалье де Бретей протер глаза. То, что происходило в особняке Сен-Жилей, явно не было сном, но настолько превосходило самые смелые мечты Александра, что лейтенант не верил ни глазам своим, ни ушам. Шевалье неожиданно сообразил, что вряд ли сможет найти священника в горящем Париже, захотел было сказать, какой прекрасной будет их свадьба, но не смог. Впервые в жизни у шевалье Александра перехватило горло. Молодой человек закашлялся. Подумал, что где-то рядом должно быть вино или вода, что-то, что поможет ему вернуть голос.
И в этот момент ударил колокол. Потом отозвался еще один. И еще. Шевалье Александр очнулся от грез. Началось… Громко позвал Пьера. Поручил Соланж его заботам. И не обращая более внимания ни на слова, ни на слезы девочки отправился защищать свою самую большую драгоценность.
…Избиение продолжалось пять дней, и все это время в воздухе плыл тревожный набат, который вскоре перешел в праздничный перезвон «Te Deum». Квартал, где располагался особняк Сен-Жилей, оказался относительно спокойным, возможно, потому, что на соседней улице находился отель Гизов, но и здесь солдатам Александра и слугам Сен-Жилей трижды пришлось стрелять по погромщикам и отражать штурм.
Александр поспевал всюду, подбадривал или же распекал впадших в уныние слуг, парой вовремя сказанных слов вселял в людей уверенность и надежду, так что вскоре обитатели отеля уверились в непобедимость шевалье. Никогда еще Александр не отдавал столько сил бою. Никогда так остро не ощущал свою готовность отдать все и жизнь в придачу, лишь бы защитить ту, что стояла за его спиной. И никогда так страстно не хотел жить. Молодой человек благодарил Всевышнего за случайные встречи с Бюсси и полковником де Сен-Жиль, давшие ему возможность отыскать невесту, и проклинал отца Соланж, притащившего дочь в обезумевший город. Александр предусмотрительно укрыл девочку в самых дальних комнатах отеля, надеясь, что там она будет в безопасности, но понимал, что даже в самом глубоком подвале Соланж не сможет спрятаться от звуков выстрелов, от отчаянных воплей жертв и ликующего рева убийц.
А на шестой день вернулся господин де Сен-Жиль.
Трупы на улице, баррикада у ворот, вооруженные слуги уже сами по себе были достаточно красноречивыми свидетелями, чтобы полковник де Сен-Жиль о чем-либо спрашивал. В Лувре ему тоже пришлось немало увидеть, и ему точно так же не хотелось об этом говорить. И все же он говорил, устало перечисляя племянникам имена убитых:
— Колиньи… его зять… Конде… Конти с воспитателем… Ларошфуко… Бове… Антуан и Арман де Клермоны… Лаварден… Сегюр… Пардальян… дю Пон… Комон с сыновьями… младший Транкур… Марасэн… Иверни… Ла Форсы и Бог знает, сколько других… Король Наваррский жив, но под арестом, — после краткой паузы добавил полковник, отвечая на невысказанный вопрос родственников, — не думаю, что сейчас ему может что-либо угрожать.
Да, — размышлял господин де Сен-Жиль, — после отречения племянник был в безопасности, но вот дочь… Антуан спас четырех совершенно чужих для него людей и отдал Соланж на растерзание волку. Даже в ночном кошмаре полковнику не могло привидеться, что честь, благополучие и счастье его семьи будут зависеть от спятившего юнца. Впрочем, что было говорить о пятнадцатилетнем мальчишке, когда король, двор и вся столица лишились рассудка?! Старый дворянин предпочел бы немедленно покинуть истекающий кровью город, но теперь все зависело от прихоти неблагодарного юнца. Видя, какими глазами смотрят на стервеца слуги и дочь, Антуан утешал себя тем, что с Соланж негодяй был ласков и нежен и, судя по всему, действительно любил невесту, а уж в том, что Соланж видит в женихе Амадиса, Ланселота и всех рыцарей Круглого Стола, господин де Сен-Жиль не сомневался. Полковник уже не знал, должен ли он проклинать или благословлять мальчишку, ибо лишь появление Александра де Бретей спасло не только жизнь, но и честь Соланж. По мнению Антуана самый суровый, самый безумный муж был лучше того, что могло случиться с девочкой в озверевшей столице, и если бы Александр дал ему такую возможность, господин де Сен-Жиль от души поблагодарил бы воспитанника. И все же полковник трепетал за дочь и потому поклялся стерпеть все, отправиться в монастырь, в тюрьму, куда угодно, лишь бы только не вызвать раздражение Александра против Соланж.
Когда на следующий день Александр де Бретей и Сен-Жили покинули отель, увиденное на улицах Парижа было много хуже того, что им пришлось пережить в предыдущие дни. Если бы можно было ехать верхом вслепую, Александр всю дорогу до ворот проехал бы с закрытыми глазами, но так принужден был все видеть… слышать… обонять…
Восторженные толпы заполняли улицы, и тысячи людей, не обращая внимания на запах дыма, крови и горелой плоти, радостно кричали «Да здравствует Гиз! Бей еретиков!» или, но гораздо реже, «Да здравствует король Карл! Да здравствует Анжу! Да здравствует королева Екатерина!», махали шляпами, беретами, колпаками, цветущими ветками боярышника и… пели.
Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный.Александр смотрел на Париж и не узнавал город. Смотрел на парижан и не понимал их. Ни одно поле битвы не вызывало у молодого человека такой оторопи. Там, после боя, на земле оставались лежать тела солдат, но здесь в городе… в столице… Александр чуть не закричал, наткнувшись на повешенные тела своих учителей — доброго терпеливого Рамуса, вспыльчивого Гудимеля [15] . Судорожно прижал к груди Соланж, зашептал: «Не смотри… не смотри… не смотри!..»
15
Клод Гудимель, французский композитор-гугенот. Автор псалмов, хоралов и светских песен.
Песня становилась все громче, время от времени прерываясь криками «Слава!», «Чудо!» [16] и «Бей!»:
Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты даешь В нем приют шумливым пчелам…Каждый раз, слыша крики «Бей!», оба Монтескью стискивали зубы и старались надвинуть на лица поля шляп, но ливрея слуг надежно прятала их от любопытных глаз. Как и положено простолюдинам, пусть и поддельным, молодые люди не имели при себе шпаг, зато были вооружены аркебузами, а под сукном ливрей у них были припрятаны добрые клинки, которые они готовы были пустить в ход в случае опасности. Александр надеялся, что подобной необходимости не возникнет, что подписанный Нанси пропуск и, в еще большей степени, присутствие солдат будут надежной защитой в дороге. Впрочем, один раз его надежды чуть было не рухнули, и Александр даже решил, что из Парижа им не выбраться.
16
25 августа 1572 года на кладбище Невинноубиенных младенцев расцвел куст боярышника. Известие об этом вызвало взрыв религиозного фанатизма и способствовало ожесточению резни.
Это случилось, когда толпа так громко завопила «Гиз! Гиз! Гиз! Гиз!», что даже заглушила крики «Бей!» и звуки песни. На улице Бурдель появилась кавалькада блестящих всадников. Впереди на великолепном испанском жеребце, точь-в-точь полководец, вступающий в покоренный город, скакал Генрих де Гиз, уже без кирасы, без шлема, смывший чужую кровь и пороховую гарь, облаченный в серое с серебром, как всегда высокомерный, надменный, царственный. Свита герцога переливалась драгоценностями, хотя сам Генрих де Гиз обходился без всяких украшений. Разноцветные перья дрожали над шляпами дворян. Плащи хлопали за спинами как крылья. Толпа рыдала от восторга. Герцог скакал прямо на них, и Александр, желая избежать столкновения, отдал приказ посторониться. «Ги-и-из!» — неслось со всех сторон. «Ги-и-из!» — так что можно было подумать, будто даже стены вопят от восторга.