Бог лабиринта
Шрифт:
Это звучало многообещающе. Я вернулся в гостиную и рассказал Анжеле потрясающую новость о Клаусе Дункельмане, и мы закончили вечер тем, что описали в деталях наш визит к Дункельманам хозяину и хозяйке. Мы, конечно, опустили то, что случилось после визита.
Я так устал, что рано лег спать. Но на следующее утро я проснулся в семь часов. Накинув пальто, я сел на низкий табурет на чердаке и тщательно перебрал каждый сверток бумаги в сундуке, не пропуская даже отдельных листков и мелких клочков рукописей. Я внимательно просмотрел все содержимое архива Гленни. В таких поисках прошло полчаса, когда наконец я наткнулся на многообещающую находку – связку писем, перевязанную лентой, на конвертах адрес был написан аккуратным, круглым женским почерком: «Хорасу Гленни, эсквайру, Фердинандштрассе, 9, Геттинген». Это были письма Фионы Гатри к Хорасу Гленни, которые она посылала ему начиная с февраля 1767 года – месяц спустя после того, как он был близок к тому, чтобы совратить ее. Это были письма влюбленной девочки: более того, она чувствовала себя уже обрученной с ним. В письмах много сплетен и слухов о ее доме, о его сестре Мэри, о собаке, которую он ей подарил. Я нашел их слишком патетичными, чтобы читать, потому что в них она предстает обычной школьницей, встретившей свою первую любовь, позволившей своему возлюбленному определенные
Я взял наугад несколько листов и просмотрел их. И почти сразу же мой взор остановился на словах «Общество Феникса». Я прочел контекст, в котором они употреблены. Не было никаких сомнений: в первоначальной рукописи – а сомневаться в том, что это оригинал, не приходилось, – Гленни говорит об «Обществе Феникса», а не об Ордене Грифа, как в опубликованном варианте. Очевидно, он решил, а вернее, его заставили изменить название. Я вытащил всю рукопись целиком из шкатулки. Листы, на которых она была написана, были неодинаковы по размеру: те, что лежали внизу, были явно меньшего формата. Затем я увидел, что они вовсе не являются частью рукописи романа, они написаны рукой Эсмонда Донелли. Первое из этих писем начиналось:
Мой дорогой Гленни!
Я прошу поверить мне и торжественно клянусь тебе, что ты ошибаешься, опасаясь за меня. Я могу также тебя уверить, что ты совершенно не прав по поводу сути нашего общества. Оно не «тайное» в общепринятом смысле этого слова. Разве ты назовешь «тайным» королевское общество? И все-таки нищий бродяга, идущий на свое сборище, знает, что там говорят на странном языке, непонятном для непосвященных, чтобы замаскировать свои истинные цели.
Я наконец-то открыл то, о чем так мечтал последнюю неделю: определенное свидетельство связи Эсмонда с Сектой Феникса.
Дрожа от возбуждения – и от промозглого холода чердака – я отправился назад в свою комнату, сжимая в руках оловянную шкатулку. Я позвонил по телефону, стоящему рядом с постелью – который наш хозяин предусмотрительно установил – и попросил принести легкий завтрак прямо в мою комнату. Никто не мешал мне, хотя я слышал шаги Аластера, поднимающегося на чердак. В течение часа я узнал об Эсмонде Донелли больше, чем до этого за долгие недели моего исследования.
Я не буду целиком цитировать эти письма по очевидной причине – из-за недостатка места: они заняли бы около пятидесяти страниц. История, которую я извлек из них по крупицам, вкратце такова. Эсмонд узнал о существовании Секты Феникса из двух источников: от Руссо и от Рестифа де ла Бретона. Последний был сам членом этой секты, как позже установил Эсмонд, который самостоятельно развивал воззрения, близкие к идеям этой секты, о чем я уже говорил и о чем свидетельствуют неопровержимо эти письма. Он знал о существовании этой секты, но не знал, как с ней связаться, поэтому он выпустил книгу «Наблюдения во Франции и Швейцарии» с изображением феникса на титульном листе; в книге также дается короткий рассказ об истории секты, вложенный в уста вымышленного лютеранского пастора. Мы знаем, к чему это привело. Он получил символ феникса по почте. И кто же осуществил первый контакт Эсмонда с этой сектой? Все было достаточно абсурдно и удивительно: это сделала девушка, которая первой познакомила его с радостями любви: Мари, или Миноу – горничная его сестры. Она продолжила свою карьеру пылкой и страстной нимфоманьячки в Париже и стала любовницей члена секты, который разглядел в ее бескорыстном поклонении мужским гениталиям истинный дух фанатизма.
Гленни и Эсмонд были близкими друзьями. Но у Гленни не было определяющего качества члена секты: бескорыстного служения сексу как сверхличностному опыту. Эсмонд предложил ему вступить в секту, и Гленни провел два дня в Париже с Эсмондом и Абдаллой Мумином (который изображен в романе «Письма с горы» как Абдалла Саба, эту фамилию Гленни позаимствовал у Гроссмейстера Ордена террористов и наемных убийц). Что там произошло на самом деле – не совсем ясно, но после этого Гленни поссорился с Эсмондом и в гневе ушел от него. Два месяца спустя, однако, он и Эсмонд снова встретились в Лондоне и уладили свою ссору – главным образом, по инициативе Гленни. Во время этого визита они встретили в Лондоне Мэри и Шарлотту Инджестр, дочерей графа Флэкстеда, которые остановились у кузины Эсмонда – Элизабет Монтагю, и они тогда же заключили шутливый договор жениться на этих прелестных девушках и поделить их между собой. В какой-то момент Гленни вынудил Эсмонда рассказать ему кое-что о Секте Феникса. В Лондоне они снова встретили Рестифа – и в результате еще одна ссора, скорее, еще один взрыв гнева у Хораса Гленни (все это подтверждает мою догадку, высказанную раньше, что со стороны Гленни в их отношениях был сильный элемент гомосексуализма). Гленни нанимает литературного поденщика с Граб-стрит и
Много лет мы с тобой друзья – нет, братья. Много бутылок вина опустошили мы с тобой вместе, и много было девушек, которых мы лишили невинности, по-братски разделив их ласки и содрогания между собой. Почему же тогда ты выбрал это время, чтобы сомневаться во мне и обвинять в двойной игре? Что случилось с братством, которому мы поклялись в гостинице в Гейдельберге, когда я перебросил одного из грубиянов через плечо, а ты рубанул второго по глазам и сделал его слепцом на всю жизнь?
Эти напоминания о былой дружбе, о совместных попойках и о женщинах, соблазненных совместно, звучат фальшиво в устах Эсмонда. Хорас Гленни был подл и низменен, и Эсмонд знал это. То, что сейчас делал Гленни, было неприкрытым шантажом Эсмонда, и оба понимали это. Их отношения были отношениями мастера и ученика. Они сблизились тогда, когда блестящий Эсмонд только что открыл радости женского тела, и он проповедовал евангелие обольщения с жаром и пылом революционера. Мы уже видели, как откликнулся Гленни на проповедь друга – в эпизоде с Фионой и Мэри. Из списка имен, упоминаемых Эсмондом, мы можем узнать, что они вдвоем имели очень много совместных любовниц в Геттингене. Но Эсмонд не был, по существу, полностью поглощен сексом, как таковым. Для него секс был ключом к таинству, которое и интересовало его в первую очередь. По характеру Гленни во многом напоминал Казанову – которого он встречал однажды в Утрехте. Ему нравились радости жизни, и он любил женщин. Он не мог понять, почему Эсмонд, его учитель в искусстве обольщения, не живет в столице Англии и не вступает в «Клуб Адского Огня». Для Гленни этот Лондон – Шеридана, Уилкиса, Дэшвуда – был самым захватывающим местом в мире: петушиные бои, лошадиные бега, бокс голыми кулаками (входивший тогда в моду вид спорта), ночи на Друри-лейн, общество прекрасных женщин. Какого рожна еще надо Эсмонду? Почему он стал таким занудой, отравляющим жизнь другим? Совместное обольщение сестер Инджестр продемонстрировало, что их партнерство было таким же успешным, как и прежде.
И кто этот грозный араб, говоривший по-французски в совершенстве, которого нельзя оторвать от Эсмонда? Когда в конце концов Эсмонд признался, что этот человек принадлежит к Секте Феникса, Гленни испугался. Эсмонд часто говорил с ним об этом братстве, оно захватило его с тех пор, как Руссо впервые упомянул о нем. Гленни тогда понастоящему не поверил в его существование. И вот теперь Эсмонд член этого братства! Это объясняет все. Эсмонд уже не был больше беззаботным соблазнителем, потому что он попал в руки тайного общества, руководимого иностранцами, такими же злокозненными, как этот огромный, со шрамом на лице араб. Реакцией Гленни была смесь страха, тревоги, опасения, заботы о друге и ревности – последняя, впрочем, преобладала. Он открыто распускал вздорные слухи о Секте Феникса по Лондону – возможно, отсюда почерпнул Джонсон сплетни об Эсмонде – и написал памфлет. Если бы Эсмонд был менее верен их дружбе, он бы возвратился в Ирландию и порвал бы с Гленни. Или, пожалуй, лучше сказать, что он попытался бы заставить Гленни понять глубокие перемены, происшедшие с ним с дней их беззаботной юности в Геттингене.
Я всегда придерживался того мнения, что этот мир в своей основе магический и волшебный, и если мы не волшебники и чародеи, то виноваты в этом мы сами. Дидро заставляет д'Аламбера утверждать: «Почему я? Что есть я? Потому что это неизбежно, что я должен быть». Я всегда спрашиваю себя: «Почему есть я? Что есть я?» Ибо мне кажется, что «я» – это самая произвольная и капризная вещь на свете. Я мог бы быть чем-нибудь еще или где-нибудь в другом месте. Моя форма не более неподвижная, постоянная и непреложная, чем форма легкой струйки дыма, поднимающегося из костра. В тихое, безветренное утро дым может казаться таким же устойчивым и прочным, как колонна из мрамора, но мы знаем, что легчайшее дуновение ветра изменит его форму и развеет его в атмосфере. Я сидел однажды утром на мосту и наблюдал за водопадом, который ниспадал с горы Монблан, и мне внезапно пришла в голову мысль, что люди окружены силами, которые недоступны их пониманию, и все же они обладают тщеславием считать себя такими же прочными и постоянными, как эти скалы. В дни, когда люди были охотниками и воинами, у них не было времени быть бездеятельными и коснеть, они понимали свою собственную природу, они безошибочно видели, где дым, а где мрамор. И в этом отношении они понимали мир лучше, чем мистер Дидро или мистер Вольтер. Только дурак захотел бы вернуться в положение нумидийских дикарей, а что касается меня, то я не охотник и не воин. Но я часто наблюдал, как мой таран проникает в предопределенное ему жилище, находится между бедер титулованной леди или девушки в конюшне, и становится самоочевидно, что этот мир богат и бесконечен. Слепота спадает с глаз, тяжесть с моих чувств, и я вижу сразу же, что человека лишили его незыблемого права первородства. Но если это магическое видение является моим правом первородства, почему же я должен ограничивать себя и принимать его в разрозненных фрагментах, как собака жадно хватает объедки, брошенные на пол хозяином? Это принадлежит мне, почему же мне не схватить его и не держать его?
В это я всегда верил. И я знаю достаточно хорошо теологию, чтобы понять, что это право первородства является тем, что было утеряно людьми через грех Адама. Но как мы надеемся найти то, что потеряно, если не будем искать систематически? Я всегда полагал, что должен же быть путь вернуть назад эту утерянную мощь. Теперь я нашел людей, которые посвятили свою жизнь поискам этого пути, и они могут научить меня своим методам. Можешь ли ты на самом деле полагать, что эти люди дурные и порочные, что их намерение – поймать в ловушку, обольстить мою бессмертную душу? И что бы это значило для меня, даже если бы этои было правдой? Так как ни ты, ни я не верим, что душа может быть обольщена, за исключением разве что скукой или слишком большим интересом к ничтожному и незначительному. Нет, я преследую более важную цель и источник мудрости, чем невинность и целомудрие ослепленных, влюбленных до безумия, поглупевших от любви девушек.