Бог лабиринта

Уилсон Колин Генри

– Но она такая отвратительная!

Я рассказал ей, как Анна сидела передо мной с широко расставленными ногами. Это сущая правда, еще минут пять, и я бы не выдержал, наклонился бы к ней и тронул бы ее, и потом уже было бы совсем просто войти в нее. Было бы глупо, если бы я не сделал этого.

Такси остановилось. Она сказала:

– Мне нужно привести себя в порядок.

Я ее понимал. У меня тоже было такое же чувство, будто я только что встал с постели, весь растрепанный и взъерошенный. Я заплатил шоферу, пока она быстро подкрасила губы и причесала волосы.

Анжела открыла дверь своим ключом и вошла в квартиру. Все было таким же, как мы ее оставили сегодня утром. Она позвала:

– Аластер!

Ответа не последовало. Она покачала головой и сказала:

– Его еще нет.

Я положил ладонь ей на грудь. Она покачала головой и сказала:

– Нет времени.

Но я знал, что она говорит несерьезно. Я все еще был во власти этого необычайно

сильного вожделения, которое вызывало во мне лихорадку. Я вытащил свитер из юбки и скользнул под него рукой. На ней был бюстгальтер, легким рывком я обнажил ей грудь. Я взял сосок указательным и большим пальцами и слегка сжал его. Она кинулась мне в объятья, и ее уста снова раскрылись. Я потянулся к ее юбке и наощупь расстегнул ее. Юбка упала на пол. Я скользнул рукой под резинку трусиков и спустил их до бедер. Затем я потянул вверх ее черный свитер, она подняла руки и позволила мне снять его через голову. Я расстегнул бюстгальтер, и он тоже упал на пол. Она стояла передо мной обнаженная, если не считать черного пояса с подвязками вокруг талии и черных трусиков вокруг колен. Ее рука потянулась к моим брюкам, и я помог их расстегнуть – они сползли вниз. Мы стояли посреди комнаты, слившись воедино, оба полуголые. Затем я снял до конца брюки и трусы и повел ее в спальню. Как только я проник в нее, она застонала и стала подо мной извиваться. Я прижал ее тесней и начал двигаться вверх-вниз с механической регулярностью, держа руку на ее груди. Я редко испытывал такое головокружительное сексуальное наслаждение. Мне кажется, если бы сейчас появилась в дверях куча фотографов с камерами, сверкающими вспышками, мы продолжали бы заниматься любовью, абсолютно не способные оторваться друг от друга. Лихорадочное возбуждение не покидало меня, делая комнату какой-то нереальной. Казалось, мы с ней изошли потом, покрывшим наши тела, влага стекала с нас ручьями и бежала между ягодицами на постель, наши языки двигались взад-вперед в тесно прижатых друг к другу ртах, так что наши лица были мокрые, ее груди производили какие-то странные хлюпающие звуки. Я вдруг с ужасом подумал, что с минуты на минуту тут должен появиться Аластер, но я испытывал странное удовольствие при мысли, что кто-нибудь со стороны будет наблюдать за нами. Потом наслаждение стало таким невыносимым, что уже трудно было сдерживаться, казалось, все ее тело умоляло меня вылить в него мое семя поскорее. Мы слились воедино, задыхаясь, когда оргазм одной общей волной взорвался над нами, и я почувствовал, как горячая жидкость прошла вдоль всего моего члена и вылилась в нее. Казалось, это продолжалось в течение нескольких минут. Затем мы расслабились, и я лежал, все еще не выходя из нее. Через несколько минут мы лежали рядом друг с другом, и я ощущал холодок пота, покрывшего все мое тело. Я открыл глаза, посмотрел на нее, и, потрясенный, вдруг осознал, что рядом со мной лежит Анжела – скромная, сдержанная шотладская девушка. Да, мне было с ней приятно общаться, но она, как женщина, совсем не в моем вкусе. Она тоже открыла глаза и вздрогнула от неожиданности, увидев меня обнаженным рядом с ней. Внезапно мы оба вспомнили, что наши одежды разбросаны по соседней комнате, и дверь распахнута настежь. Я встал и собрал одежду. Когда я вернулся, она уже стояла возле постели, натягивая на себя трусики. Я наклонился и нежно поцеловал ее. Она равнодушно подставила свой рот, как будто это был дежурный поцелуй, как целуют близких, желая им «доброй ночи». Затем, как бы опомнившись, сказала:

– Что это с нами было?

Я понял, что она имеет в виду. Это не был «нормальный секс», секс двух людей, которые решили, что они нравятся друг другу и хотят познать тела друг друга. Это было своего рода бешенство, как будто мы на время превратились в животных. А теперь я снова стал «мистером Сормом», а она леди Гленни, и мы были двумя людьми, которые симпатизируют друг другу, но мы уже не были любовниками. Если не считать, конечно – и нам уже невозможно было забыть об этом, – что мы только что отдались один другому.

Она внезапно вспомнила:

– Боже, я совсем забыла, это же наихудшее время месяца для меня.

Я нежно провел рукой по ее животу.

– Тогда, вероятно, маленький Сорм уже находится там.

– Вероятно.

– Ты не возражаешь?

Она внезапно рассмеялась.

– Нет, совсем напротив.

Зазвонил телефон. Это был Аластер, сказавший, что он выпивает со школьными друзьями, и придет только через час.

Анжела и я вместе приняли душ. Я чувствовал себя свежим и полностью отдохнувшим. Каждый раз, когда я бросал взгляд на Анжелу, я испытывал потрясение, как будто то, что произошло между нами, было каким-то чудесным сном, сексуальной фантазией, промелькнувшей в моей голове.

Через полчаса, когда мы сидели у камина, потягивая мартини, она сказала:

– По-моему, они что-то подсыпали нам в вино.

– Ты имеешь в виду афродизиак? Я так не думаю. Испанская мушка действует раздражающе на желудок – я уже однажды пробовал ее в Алжире.

– Так,

по-твоему, они не оказали на нас никакого физического воздействия?

Я ответил:

– Я себе это все представляю следующим образом. По-моему, Клаус хотел заняться любовью с тобой, а она – со мной. Если бы мы остались там на ужин, мы бы закончили вечер вместе с ними в одной постели. Как бы там ни было, что бы они с нами ни сотворили, они заставили нас захотеть друг друга.

Когда я возвращаюсь мысленно к безумству нашего соития в тот вечер, то прихожу к выводу, что оно было какое-то странное и необычное.

Она сказала:

– После этого начинаешь верить, что есть большая доля правды во всех этих историях о любовных снадобьях – «Тристан и Изольда» и т. п.

– Я знаю человека, который мог бы рассказать тебе об этом подробнее. Его зовут Карадок Каннингам.

– Да, он мне знаком. Я читала твою книгу.

По-моему, у меня нет особого желания встречаться с ним.

Когда через полчаса пришел Аластер, она хлопотала на кухне, а квартиру заполнили ароматы чеснока и мяты. Он сказал:

– Я надеюсь, что вы без меня особенно не скучали.

– Нет, у нас хватало своих дел, – ответила Анжела.

– Каких это еще дел?

– Я имею в виду то, что у нас было о чем поговорить.

Конечно же, он шутил. Он знал, что Анжела и я очень разные люди, и мы никак не могли стать любовниками за такое короткое время.

Ночью меня мучили кошмарные сны, которых я не запомнил, но когда я проснулся, то снова стал Эсмондом. До сих пор это ощущение мне было незнакомо. После ужина я выпил немного вина, и хотя я не был пьян, у меня возникло чувство отделения от реальности, бессмысленности и опустошенности. Но Эсмонд во мне проснулся полностью. Для него эта комната была хорошо знакомой, правда, его слегка озадачивали звуки автомобилей, проходящих по Голланд-парк-роуд. Мое ощущение, что я вернулся в восемнадцатое столетие, было сильней, чем в Дублине, возможно, потому что тогда у меня не было кошмарных сновидений. Я снова заснул, и мне снились вперемежку Хорас Уолпол, Лихтенберг, Босвелл и Джонсон. Когда я утром проснулся, у меня было яркое воспоминание о докторе Джонсоне, который многозначительно заявил, брызгая слюной и надменно оттопырив обвисшую нижнюю губу: «Этот человек – распутный негодяй, сэр, и вам бы лучше вообще не иметь с ним никаких дел».

Мы сели в самолет в одиннадцать тридцать и были в Эдинбурге через полтора часа. И вскоре сидели в задней комнате пивнушки с доктором Дэвидом Смелли, человеком небольшого роста, с лицом, напоминающим терьера. Однажды он написал на одну из моих книг очень злобный отзыв, поэтому он улыбнулся застенчиво и глуповато, когда его представили мне. Но когда он сделал уклончивый намек на это обстоятельство за ланчем, я сделал вид, что ничего не знаю о его злополучной статье, и в дальнейшем мы с ним неплохо поладили. Мне не было нужды много говорить – Аластер и Анжела захотели сами рассказать все об Эсмонде Донелли и о моих открытиях. Он вежливо выслушал их и сказал:

– Боюсь, я не могу понять вашего повышенного интереса к нему. Мне кажется, что он был типичным развратником восемнадцатого века. Думал ли он о чем-нибудь еще, кроме секса?

Анжела посмотрела на меня. По-моему, она склонялась на сторону своего профессора. Я сказал:

– В каком-то смысле вы правы. Но, как это ни звучит парадоксально, секс его не интересовал вообще.

Он быстро парировал:

– А не кажется вам, что вы занимаетесь казуистикой?

– Нет. – Он был мне малосимпатичен, но я решил попытаться объяснить свою мысль о двойственном отношении Эсмонда к сексу. – Я вижу в Эсмонде человека, который прежде всего был захвачен проблемой смысла.

– Смысла чего? Человеческого существования?

Я вспомнил, что он в своей статье обо мне очень язвительно прошелся насчет того, что он назвал моей «крипто-религиозной одержимостью». Но я хотел изложить свою точку зрения по поводу Эсмонда Донелли не столько профессору, сколько двум другим моим собеседникам – Анжеле и Аластеру:

– Все дело в том, что или вы поймете все это, или нет. Для меня это все самоочевидная проблема. Иногда жизнь полна впечатлениями, интересна и наполнена смыслом, и этот смысл кажется мне объективным фактом, таким, как, например, солнечный свет. В другое время жизнь кажется нам бессмысленной, как ветер. Мы относимся к такому потускнению смысла существования так же, как смотрим на изменения погоды. Если я просыпаюсь с сильной простудой и с головной болью, мне кажется, что я глух к восприятию смысла существования. Но если я просыпаюсь физически глухим или слепым, я понимаю, что-то неладное у меня со здоровьем, и я немедленно обращаюсь к доктору. Но когда я глух к смыслу существования, я воспринимаю эту глухоту, как нечто естественное. Эсмонд отказывался воспринимать это, как нечто естественное. И он заметил, что всякий раз, когда он сексуально возбужден, смысл жизни возвращается к нему. Он снова чувствовал его, очень обостренно и полно. Поэтому он воспринимал секс как способ обретения смысла существования.