Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
Виктор с сомнением посмотрел на девушку. Потом нехотя, постепенно отходя, начал говорить.
— Ты же знаешь, Таня, что у меня за семья — потомственные труженики черт-те с какого поколения. Резинщики. Народ крепкий, правильный, соображающий. С самого рождения я только и слышал о заводе. Завод, завод и завод. Вулканизация, смеси, каландры, планы. У тебя аналогичный антураж. Деды наши резинщики, отцы наши резинщики, сестры и братья тоже резину тянут.
— Тут нет ничего плохого, — сказала Таня, — я тоже буду резинщицей.
— Чего же тут плохого, если люди труд уважают? Но главное тут индивидуальный подход. Все говорит за то, что мне нужно идти по стопам родителей. Здесь путь открыт. И, признаться, после десятилетки я ни о чем другом не думал. Морально приготовился к движению: сначала вулканизаторщик, затем мастер, потом начальник смены, потом начальник цеха, а там как повезет. Жизнь полна загадок, надежд и перемен.
— Директор? Министр? — засмеялась девушка.
— Чего стесняться? Не я первый, не я последний, алгоритм, как теперь говорят, известен. Но дело не в нем, не в карьеристическом алгоритме заковыка. Был я в армии и стал на многие вещи по-иному смотреть.
— Я это заметила.
— А я и не скрываю. Да и нечего мне скрывать. Я изменился?
— Да, в порядке вещей.
— Диалектика роста, ничего не скажешь. Со мной произошла обычная история. Завод меня теперь не прельщает. Он мне давно знаком, через родственников моих знаком. Мне даже порой кажется, что я на заводе этом много-много лет работаю. Чуть ли не с сознательного возраста. После того, что я узнал в армии, мнение у меня сейчас совсем другое.
— Трудно было, Витя? — осторожно коснулась его рукава Таня.
— Трудно? Конечно, трудно. Кроме всего прочего, это же Туркмения, сорок семь в тени… А тени нигде нет. Пустыня. Бронетранспортер накален, как сковорода, а ты сидишь в противогазе да еще в защитхалате. И снять нельзя, и нос высунуть нельзя: проходим район поражения. Трудно. Еще как трудно! Некоторые слабаки сознание теряли. У нас на учении водитель скис, и автомашина остановилась в зараженной зоне. Тут, как назло, у одного противогаз оказался пробитым, он чихать стал, что твой Карабас Барабас. Не до смеху было, ей-богу! Шутили, конечно, но шутка получалась деланная, напряженная. Спасибо, комсорг всех выручил: сел на место водителя и вывел машину. Вообще, скажу тебе, в армии комсомол не то что в школе. И дела и люди там выглядят иначе. Солидней, что ли. Обстановка обязывает, опасность всегда под боком… Трудно? Да я после учения из сапог своего резинового костюма по два стакана пота выливал. А танковая атака? Острое ощущение. И все же не это главное. К этому приспособиться можно.
— А что главное, Витя?
— А то, что там другим человеком становишься. Это уж точно. Взрослей, что ли. Может, это и смешно, но я почувствовал себя настоящим солдатом. Как-то дошло до меня, что воевать-то придется мне и умирать, если потребуется, тоже назначено мне. А раз так, то это и отношение к жизни меняет. Я уже сейчас не могу по материнской да по отцовской подсказке жить, по родственной дорожке шагать. Мне что-то другое надо, новое, необычное. Чувство такое после армии появилось, будто я имею на это право.
— Право в кредит? В долг будущего геройства? — Таня осуждающе покачала головой.
— Неважно. Не в том суть. Просто мне сейчас другое нужно, другое, понимаешь? Отсюда и кризис: родители тянут в одну сторону, а я в другую… Старики обижаются: к сестре вот, как приехал, еще не ходил. А что ходить? Там опять разговор о заводе, о таком же самом, откуда я намерен лыжи навострять. Такие пироги, Танюша, как говорил наш старшина.
Девушка сказала:
— Мне кажется, я тебя очень хорошо понимаю. Мне тоже все время хочется чего-нибудь такого… новенького.
Она повертела в воздухе рукой, воплощая мысль в объем, но, по-видимому, ее это не удовлетворило, и Таня пояснила словами:
— Интересно жить хочется.
— Да, — согласился Виктор, — жить надо интересно.
— Тебе надо побольше на людях бывать, Витя. Концерты, театры, вечера. Бери пример с меня. Я себе спуску не даю. Бегаю, успеваю, и мне хорошо. Я столько интересного узнаю за неделю, — другому на год хватит.
— Ладно, — засмеялся Виктор, — ты у нас, Танька, культ… Ключи от дачи у матери взяла?
— Да.
— Тогда до встречи. Звони,
4
“Отлично скроен малый, — думал Виктор, рассматривая свое отражение в стекле. — Рост сто восемьдесят, плечи широкие, высок, ноги длинные, нос короткий, прямой, глаза голубые. Куртка что надо — модная, с карманами в “молниях”. Шапка пыжиковая, джинсы моднейшие, ботинки тупорылые — всё на месте. Соблюден полный антураж. И девушки оглядываются. Не все оглядываются, но многие цепляют взглядом. Хорошо-то оно хорошо, но не совсем”. Он поморщился и отошел от витрины. Где-то в глубине души сидел маленький противный червячок. Какое-то физиологическое ощущение собственной неправоты. Уж Виктор на этого червячка и замахивался, и грозился, и делал вид, что тот вообще не существует, а он, червячок, хоть бы что — нет-нет да и пососет гадостно так, будто порченый зуб, который собирается болеть. И от этого светлое и самодовольное состояние Виктора рушилось. Он хмурился и двигался шагом сердитым и небрежным. Вот и сейчас, еще издали, завидя дом, где жила сестра с мужем, Виктор досадливо вздохнул. Неприятная предстояла встреча. Дом, куда он шел, был как все дома — таких сейчас много. Разделенные однообразными большими и малыми балконами бело-серые блоки равномерно развернулись на двенадцать этажей вверх. В одном из окон на шестом этаже должно было мелькнуть лицо сестры, но оно не мелькнуло, и это маленькое нарушение стереотипа порадовало Виктора. Работая на кухне или в комнатах, сестра имела привычку то и дело подходить к окну. Это ее невинное отвлечение порядком бесило Виктора. “Ты словно в деревне, к окошку липнешь! Что ты там видишь, со своего шестого?” Но Валя только отмахивалась: отстань, мол, много ты понимаешь! Виктор несколько секунд рассматривал знакомую, обитую черным дерматином дверь. И то, что она была такой, как раньше, и за три года ничуточки не изменилась и на ее тусклой лакированной поверхности не было ни пятен, ни царапин, ни порезов, показывало только одно: в этом доме все было и долго еще, по-видимому, будет в полном порядке.
Он нажал кнопку звонка. “Сейчас выскочит Валька, всплеснет руками, поругает, что забыл, станет кормить”.
И действительно, сестра открыла дверь, всплеснула руками, заявила, что он нахал, пришел к ним в последнюю очередь, и предложила пообедать. Виктор сел, закурил, осмотрелся, спросил:
— Меняете обстановочку?.. А сам на работе?
Валя ответила, что они совсем недавно решили сменить свой тонконогий модерн (ведь он совсем вышел из моды) и возвратиться к бабушкиным креслам, а Коля скоро придет, у него совещание, она его ждет с минуты на минуту. Виктор слушал сестру, и ему хотелось одного: встать и уйти. Конечно, приятно было увидеть Вальку, но одними улыбками здесь не отделаешься. Нутром своим он чувствовал приближение неприятных подробных разговоров и расспросов.
Мать зря втравила его в эту пустую затею. Никогда не стоит слушать советчиков. Даже самых добрых и близких. Они обязательно запутают дело. Только в моральные долги влезаешь. Получается двойной или даже тройной долг: тебе предлагают что-то сделать, и ты как бы уже должник. Но ты не принимаешь предложения, и твой долг удваивается, потому что даром морочил голову хорошим людям. А потом все равно кого-то приходится просить, — так появляется третий долг.
Виктору было совершенно очевидно, что нужно уходить, но он сидел, курил, сосал обслюнявленный окурок, пока огонек не обжег пальцы, а Валя сказала, что Виктор стал зеленого цвета, все от курева. Нужно было уйти еще и потому, что скоро придет зять с его румянцем и роскошной шевелюрой, довольный всем миром и собой, в свете ясных зорких глаз которого не скроется ни одна нелепая деталь его, Виктора, поведения. Что он мог противопоставить доводам зятя? Да ничего. Разве что предсказание этого безумца, спасенного им из-под колес троллейбуса! По нему выходило, что Виктору не надо ничего предпринимать, можно спокойно ожидать прихода удачи. Но Николай таких вещей не принимает, и ему их не втолкуешь. Зять верит только фактам, а факты были против Виктора. Внутренний монолог Виктора прервался: сестра потянула его к окну смотреть новую служебную автомашину мужа, Виктор упирался и сопел. А тут ввалился хозяин, точь-в-точь как и три года назад — бодрый, веселый, красногубый, — и заорал: