Бог после шести(изд.1976)

Емцев Михаил Тихонович

— Доблестным воинам Советской Армии привет!

Обнялись, облобызались, похлопали друг друга по спине, подержались за руки, ну, а потом и разошлись. Коля ушел в ванную, приводить себя в порядок, а сестра стала накрывать на стол.

Разговор шел сбивчивый, неровный: то зять что-то крикнет из ванной, то сестра словцо ввернет, то Виктор ответит невпопад. Однако когда все сели за стол, то тут же прояснилась и обнаружилась неприглядная Викторова ситуация. Оказывается, Николаю позвонил на работу отец Виктора и описал положение в самых черных красках. Зять своего отношения пока не высказывал,

а просто сообщил, что ему все доподлинно известно, Виктор попытался сделать отвлекающий маневр.

— Ты, сестра, хоть присела бы с нами, — неодобрительно сказал он Вале, метавшейся из кухни в комнату.

— Вот приготовлю все и сяду, — отмахнулась она.

— Нужно заметить, Николай Николаевич, что жены руководящих работников при правильном воспитании свое место знают, — ядовито сказал он, обращаясь к Коле, — кухня, дети, магазины. А у Вальки тоже высшее образование. Могла бы соответствовать текущему моменту в нашей скоротечной жизни — работать и повышаться в должностях.

— Представь себе, что я об этом с ней не раз толковал, — ответил Николай Николаевич, — и у нас даже достигнуто соглашение.

— Какое же, если не секрет?

— Вот окончит Дениска детсад, пойдет в школу, и Валюша возвратится в науку. Так что положение у нее, в отличие от тебя, намного яснее.

Виктор умолк, смущенно и сердито посапывая. Зять промашки не давал. У них Виктору всегда было трудно, а особенно сейчас, когда предстоял разговор об устройстве на работу к Николаю Николаевичу, Вероятно, разговаривая по телефону, отец уже попросил зятя. Но окончательной договоренности еще не было, и Виктор сейчас чувствовал, что просьбу родителей он не выполнит. Он просто не сможет этого сделать. Почему? Он не смог бы объяснить. Неприятное, противоестественное ощущение сковало его. Будто ком в горле застрял и никак его оттуда не вытолкнешь. Виктор видел, что зять и сестра ждут его слов, хоть какого-нибудь мало-мальски вразумительного намека на просьбу. Он помнил данное матери обещание. Пусть оно было дано через силу, но Виктор обычно держал слово. А сейчас получалась накладка: он чувствовал себя обманщиком. Рушилась уверенность в себе, и ничего нельзя было поделать.

— “Спартак”-то, — неожиданно заявил он, — опять проиграл. Три шайбы пропустил за две минуты до конца. Лопухи. А этот защитник из “Крылышек” подрался… да, на десять минут удалили… да…

За столом наступила тишина. Сестра ничего не понимала в хоккее, зато Николай Николаевич зорко пригляделся к Виктору.

— Нашей современной молодежи, — сказал он, как бы между прочим наливая себе и Виктору, — свойственны некоторые гамлетовские замашки. И меня это радует. Представляешь?

— Почему это радует?

— А очень просто. Страдание Гамлета — это муки материально обеспеченного человека. Ведь у принца не было страха перед невзгодами объективного мира. Он знал, что всегда — и это надо понять, — всегда будет сыт, одет и найдет кров над головой. Нищета и безработица принцу не грозили. Поэтому мучения его относятся к области высокой морали. И поэтому очень субъективны. Как же здорово должны быть уверены в своем материальном благополучии наши молодые люди, если они находят силы, время и средства, чтобы повторять гамлетовские переживания! Значит, все в порядке, Витенька? Кое-чего мы достигли за эти годы! Если тебе нечего есть, ты не думаешь о том, быть или не быть, а ищешь кусок хлеба. Гамлетизм — показатель материального прогресса. Вот тебе новая концепция знаменитого шекспировского образа. А?

— Директорская концепция, — хмуро сказал Виктор. — Не хлебом единым, вот что существенно. И понял я это не дома, где много хлеба, а в армии. Ясно? В армии! Не в здоровом теле — здоровый дух, а наоборот: здоровый дух делает здоровым любое тело. А молодежь ругать — толку мало. Ругали ее при греках, ругали при римлянах, ругают сейчас.

— Я не ругаю, балда! — сказал Николай Николаевич. — Я радуюсь.

— Ругаете. В скрытой форме. Хвалите за недостатки, а это и есть антипохвала, то есть ругань.

Виктор покачал головой. Нет, точно, ему не работать под началом своего выдающегося родственника. Он поднял рюмку и сказал:

— За благополучие этого дома!

Тост вызвал понимание и согласие, к нему присоединилась и Валя.

После обеда Николай Николаевич и Виктор закурили и уселись на мягком пружинистом диване под огромным туркестанским ковром, где разместились не сабли и кинжалы, а блюда и в них — крошечные автомобильные покрышечки. Николай Николаевич посматривал на Виктора глазами чистыми, влажно блестящими после сытного обеда и молчал. Виктор глядел в сторону.

С точки зрения Николая Николаевича перед ним сидел пышущий здоровьем двадцатилетний оболтус, требовавший в лучшем случае хорошего нагоняя. И только странная дымчато-тоскливая, чем-то опасная тень, временами застилавшая глаза Виктора, останавливала Николая Николаевича от решительных слов. Он тихонько засмеялся, Виктор удивленно глянул на него.

— А ведь я знаю, что ты думаешь обо мне, — сказал, улыбаясь, Николай Николаевич. — Точно знаю.

— Да нет, — смутился Виктор. — Я о вас совсем не думал. У меня своих дел много.

— И одно другого хуже, не правда ли? — еще светлее улыбнулся Николай Николаевич.

— Возможно, — согласился хмуро Виктор. — Может, оно и так. Не всем же быть удачниками…

— Такими, как я? Ловкими и… нахальными? — подхватил Николай Николаевич!

— Да нет, — смутился Виктор, — я не то хотел сказать.

— Да чего уж там “не то”! Именно то! Вернее, именно это. Да ты не волнуйся, я не обижаюсь. Это мое хобби — быть уверенным в себе, не ныть, а действовать.

— Вам хорошо! — лениво отбивался Виктор.

— Да, мне очень хорошо! Мне бывает иногда так сладко, что выть волком хочется. Но, во-первых, выть неприлично, а во-вторых, это делу еще никогда не помогало. Поэтому я предпочитаю, стиснув зубы, действовать. Кстати, и тебе это рекомендую. Поступать сходным образом.

— Мне еще нужно разобраться во многом, — насупившись, ответил Виктор. — Я окончательно ничего не решил. Вот с работы ухожу.

— Думаю, что это глупость, — сказал Николай Николаевич, выпуская к потолку такую узенькую, ровную струйку дыма, будто она образовалась, проходя сквозь игольное ушко. — Но дело твое. У тебя еще есть время. Не так уж много, но есть. Осмотрись, подумай и тогда решай. Один раз и навсегда. На всю жизнь.