Бог-скорпион
Шрифт:
– Я, загнанный, приговоренный, – единственный разумный человек в этой, этой…
Он метнулся к Прекрасному Цветку и схватил ее за щиколотку.
– Неужели ты не понимаешь? Твоему брату всего… сколько ему… десять? У тебя вся власть… вся власть! Власть! Хочешь, чтобы он стал твоим супругом? Этот сопляк…
– Убери руки!
– Да он лучше станет девчонкой. У тебя есть солдаты… у тебя, одной из дюжины правителей на этой реке, есть уже какое-то подобие армии…
У Прекрасного Цветка перехватило дыхание. Она закрыла лицо ладонями, смотрела сквозь пальцы на его глаза и не могла оторваться. Болтун заговорил снова:
– Ты хочешь себе такого супруга?
Она открыла было рот. Руки, вцепившиеся в подлокотники, поползли назад. Костяшки пальцев побелели. Она отвела от него взгляд, посмотрела на улыбавшегося принца, на чашу, стоявшую на подставке.
– У тебя есть подобие армии. И ты задумываешься, что тебе делать?
Верховный подал голос:
– Мы знаем, что делать.
Но, словно увидев в Прекрасном Цветке надежду для себя, защиту или даже ощутив некую власть над ней, Болтун встал перед нею и заговорил, словно Бог:
– Кто в этой стране восседает на троне, тот и делит с тобой ложе, необыкновенная и прекрасная женщина. Он мог бы жечь огнем берега этой реки от истока до устья, пока люди, живущие на них, не стали бы поклоняться твоей красоте.
– Кому в целом мире, – сказал Верховный, – взбрело бы в голову подобное? Я же говорил: ты сумасшедший!
– Я не сумасшедший. Во мне нет ни лживости, ни порочности.
Прекрасный Цветок вскричала:
– Ни порочности? После всего, что ты говорил о чужестранках?
Болтун широко развел руки:
– Неужели ты не понимаешь? Нет, никто из вас не понял! В этой стране дураков есть только один человек, которому доступна любая – любая женщина, – это Высокий Дом, Бог!
Прекрасный Цветок встала, прижав ладони к щекам. Но Болтун отвернулся от нее и с ненавистью и презрением смотрел на Верховного.
– Даже ты не понял, умник… сколь нелепо, что эта женщина, эта девушка, эта красавица… которая желает меня… не принадлежит мне.
Он наставил палец на Верховного.
– А если я буду Высоким Домом?
На мгновение кровь отхлынула от темного лица Верховного. Он отступил на три шага от Болтуна.
– Солдаты, убейте его!
Солдаты двинулись вперед, подняв копья. Болтун мигом потерял величественный вид. И, словно страх и ненависть заставили его действительно почувствовать себя богом, совершил нечто невероятное и мгновенное. Он нырнул вперед и в сторону, развернулся. Солдаты проскочили мимо и еще не успели остановиться, как один из них, получив подножку, оказался на полу, а его копье – в руках Болтуна. С неуловимой быстротой жало копья поразило солдата в шею. Второй солдат повернулся как раз вовремя, чтобы встретить то же острие. Он схватился за грудь и мешком свалился на пол. Еще он не коснулся пола, как Болтун обернулся к Верховному, который кричал что есть мочи:
– Лучники!
Копье Болтуна делало завораживающие зигзаги у груди Верховного, который не смел пошевелиться. Не переставая говорить, Болтун перебежал террасу и вскочил на парапет. Он обернулся в тот момент, когда показались солдаты с луками, не готовыми к стрельбе. Он метнул копье, и первый лучник упал, так и не размотав кольцо свернутой тетивы. Все время, пока тело Болтуна совершало эти невероятные действия, его лицо оставалось испуганным, а язык трещал не умолкая. Он говорил даже тогда, когда прыгнул с парапета вниз. Он погрузился в воду и там, наверно, продолжал говорить; и только когда он вынырнул, делая широкие гребки, на поверхность, было непонятно, говорит он или нет, из-за суматохи, царившей на террасе. Стрелы вонзались в воду вокруг него и, выныривая вверх оперением, плыли по волнам.
В Верховном произошла перемена. Он стоял, положив руки на живот и глядя одновременно вдаль и в себя. Потом опустился на одно колено. Глаза его смотрели потерянно. Лицо съежилось и постарело.
Принц тоже не был похож на себя. Он не замечал мертвых и умирающих. С сияющей улыбкой на лице он говорил Прекрасному Цветку, которая не обращала на него внимания:
– Тогда не имело бы значения, что я плохо вижу, и мне не нужно было бы становиться Богом, ведь так?
Верховный, прижавшись щекой к полу, простонал:
– Душа кровоточит. Он жалит, как скорпион.
Далеко от них, доступный разве что случайной стреле, Болтун выбрался из воды на стену, которая, подобно узкой тропинке, вела к макушкам торчащих среди стремнины пальм. Он обернулся назад, балансируя руками, словно разыгрывал в беззвучной, неуверенной пантомиме сценку борьбы за жизнь. Лучники с опустошенными колчанами стояли у парапета и оглядывались, ожидая приказов Прекрасного Цветка. Но она, с воздетыми руками, приоткрыв рот, все не могла отвести глаз от Болтуна.
Верховный заключил – непререкаемо, со знанием дела:
– Им владеет желание смерти.
Принц расплылся в нелепой ухмылке.
– Можно теперь я выпью чашу?
Прекрасный Цветок рассеянно ответила:
– Подожди, малыш.
Она устремилась к парапету.
– Желание смерти. И все-таки…
Лучники ждали, поглядывая на нее. С ней тоже произошла перемена. Тело ее стало округлее, полнее, потеряло угловатость. Глаза и волосы приобрели блеск. Щеки, плоские прежде, налились упругостью. Она сияла, она светилась, она, словно благовонная эссенция была заключена в сосуде ее тела, расточала вокруг аромат возбуждения. На упругих щеках играл румянец и ямочками обозначилась улыбка. Она воздела руки к небу, раскрыв окрашенные хной ладони, – жест для минуты откровения.
– Все-таки… лучше нам пойти и успокоить Бога.
Клонк-клонк [1]
I
Пальма слушала Пчел, в улыбке – одобрение, чтобы их не покидало ощущение счастья. Никто не болел, да и пчелы возвращались из леса и с равнины с медом. В нем можно было почувствовать привкус равнины, ее пряный аромат. Да, пчелы были хорошим подспорьем. Поулыбавшись сколько требовалось, она опять обратила улыбку к площадке, расположенной между рекой и тростниковыми хижинами, навесами и шалашами у подножия невысоких гор. Место, которое дети выбрали для игр, было в этот час раскаленным и пыльным, но не настолько, как в полдень. Она сразу увидела, что жара уже подействовала на детей: игра двух мальчишек больше походила на драку, и, только заметив ее, они отпустили друг друга. Мальчуган – совсем еще ребенок – заковылял к ней, протягивая кулачки с зажатыми в них птичьими яйцами.
1