Бог Солнца в поисках... суррогатной матери
Шрифт:
— Что? — выкрикнула она.
Я просунула голову в дверной проем.
Нет. Она по-прежнему в кровати, с большой миской покорна на коленях и устремлённым взглядом в телевизор.
— Ты когда последний раз принимала душ? — спросила я.
— Вчера, — ответила она с полным ртом попкорна.
Не верю, её рыжие волосы были спутаны.
Я села на край кровати.
— У меня новости.
— Да?
Она продолжала жевать, словно корова.
— Эмма это важно.
— Ага? — Она не сводила глаз с телевизора.
— Эмма. Нам нужно поговорить.
Чавк, чавк,
— Так говори.
Но она не слушала. Она ушла в себя. Я подошла к телевизору и выключила его.
— Эй! — запротестовала она. — Я смотрела. Включи немедленно!
— Нам нужно поговорить. — Я подошла к окну и раздвинула занавески.
— Убирайся, — сказала она, прищурив глаза.
— Нет. Ты сказала, что мы сестры. И как твоя сестра, я не позволю тебе заниматься саморазрушением.
— Я не занимаюсь саморазрушением! — прокричала она. — Я в трауре! — Эмма ударила кулаками кровать.
— Проклятье, Эмма. Гай не умер. Мы найдём его.
— Нет! Ты не понимаешь.
Слезы полились из её красных, опухших глаз.
Я подошла к тумбочке и протянула Эмме коробку салфеток.
— Тогда попробуй объяснить.
Она вытерла слезы и бросила салфетку на пол в большую кучу других таких же, которая находилась рядом с ещё большей кучей грязной одежды.
— Даже если мы его освободим. Опять. Он солгал мне. Предал меня.
Я опустилась рядом с ним.
— Эмма у него не было выбора. Ты ведь знаешь. Он любит тебя. Любит так сильно, что всех остальных тошнит от зависти. Даже меня. Я бы сделала все, чтобы меня мужчина так хотел. Это… это как будто для него кроме тебя никого не существует.
Она покачала головой.
— Неважно. Он сделал выбор, который привёл его к убийству моей бабушки.
— Мы не уверены в этом, Эмма, — возразила я. — Томмазо лишь сказал, что он сражался с ней.
Но потом я вспомнила, что говорил Гай о его политики убийства Мааскаба. Пощадил ли он бабушку Эммы? Вряд ли.
— Я никогда больше не смогу доверять ему, — прошептала Эмма. — А без доверия, я не смогу быть с ним, всегда буду ставить под сомнения его действия. Его роль Бога всегда будет на первом месте. Я поняла.
Она права. Действительно иронично, потому что такой момент был и у меня с Киничем. И это стало причиной того, что моё сердце билось с неохотой и разлеталось на миллион крошечных осколков. Как вселенная может быть настолько жестокой? Я не просила влюбляться в Кинича. Но влюбилась. И это было не романтическая привязанность или увлечение. Это была та связь, которая заставляет душу болеть, приводит к сумасшествию, потому что с того момента, как ты его встречаешь, не понимаешь, как жила одна до этого.
Потому что ведь есть кто-то, кто не может жить без тебя. Ты не можешь дышать или есть или думать о чем-то, кроме него, находиться в его руках и слышать его голос. Так в чем смысл? Вселенная хотела, чтобы я познала каково это быть пустой? Или ощутить всю прелесть того, как сердце разбивается? Не понимаю. Просто… не понимаю.
И, к сожалению, сейчас мне до этого не было никакого дела. Все исчезло в миг, когда Кинич решил оставить меня одну разбираться со всем этим бардаком. Моя душа
Я похлопала Эмму по руке.
— Понимаю. Но сейчас у нас есть дела куда важнее.
Я посмотрела на её живот.
— Знаю. — Она шмыгнула носом и схватила другую салфетку. — Не могу перестать думать об этом. Я так сильно желала ребёнка, и теперь могу его потерять ещё до рождения. Это действительно хреново.
— Его?
Она кивнула.
— Я чувствую его. Словно я связана с ребёнком через связь с Гаем.
Потрясающе.
— Ну, ему нужно, чтобы мы продолжали бороться, — тихо сказала я. — Мы не можем допустить конец света. От нас многое — я имею в виду очень многое — зависит, и множество людей нуждаются в нас.
— Я не понимаю, Пенелопа, — сказала Эмма. — Как ты продолжаешь идти вперёд после всего, что случилось.
О, боже. Вот оно.
— Вот почему я пришла к тебе. Мне нужна помощь. Твоя.
— Моя? — удивилась Эмма, ткнув себя пальцем.
Я объяснил закон и итоги саммита. Ошеломлённая, она молча смотрела на меня.
Я точно знала, что она сейчас чувствовала. Но кто лучше нас спасёт мир? Нам пришлось потерять всё.
— И какой твой ход? — спросила я, использовав её же слова.
В течение минуты она, нахмурившись, молчала.
— Думаю только один: сражаться.
Я почувствовала, как огромный груз свалился с моих плеч, зная, что Эмма будет на моей стороне.
— Отлично. Мы собираемся через два дня.
Я обняла её и тут же сморщила нос.
— Ты можешь перед встречей принять душ? От тебя воняет.
Она тихо рассмеялась, когда я встала.
— Пенелопа? Это правда? Насчёт твоей мамы?
Хороший, блин, вопрос. Последние восемь дней этот вопрос грыз меня, но я отчаялась разговорить богов по этому поводу. Они отказывались говорить.
А значит, мне придётся узнать все от мамы, только вот она в коме. Я начала волноваться, что она не очнётся — мысль, которую я боялась озвучивать вслух.
— Думаю, да, — ответила я. — Тогда, может быть, она смогла бы оказать нам несколько одолжений. — Нам понадобиться любая помощь.
Ну, — сказала Эмма, — если нет, может быть, мы сможем позвать голых леприконов.
Я направилась в больницу Учбен, где опрашивала врачей и проверяла женщин Пиел, которых мы освободили и привезли сюда. Что мы с ними будем делать? Это был маринованный огурчик номер один. Все женщины страдали амнезией. Может быть, это к лучшему, потому что только небесам известно, что Мааскаб делали с этими бедными девушками. Но наверняка у них были родные, считавшие, что они погибли. Мы постоянно рыскали в базах, чтобы опознать этих женщин. Что приводит нас к маринованному огурчику номер два. Мы не убили всех Мааскаб и верили, что у них были секты по всему миру. Женщины не будут в безопасности до тех пор, пока мы не уничтожим каждого скаби.