Бог Солнца
Шрифт:
– Нужно экономить воду. А теперь принеси- ка мне бальзам да сходи за ведрами.
Я вновь повиновалась и вскоре повела Лозу к реке.
Вещей Золотого там не оказалось, как и иных следов.
Я остановила выбор на глине.
Мы все по очереди присматривали за Золотым, его состояние ухудшалось: дыхание стало хриплым, а прекрасная кожа побледнела. Мы перепробовали все возможные
На третий день его болезни, через семь дней после того, как мир поглотила ночь, я решила вылепить из глины его бюст.
Мне нравилось работать с глиной. Она придавала портрету больше глубины, чем способен придать набросок или этюд, и в то же время более снисходительна к ошибкам, чем камень. Я принесла домой кусок темной глины, которую сама смешала, и даже Ката не стала ворчать: нам всем нужно было чем-то себя занять, пока наш гость боролся за жизнь. Поэтому я его лепила, аккуратно выделяя каждый локон, и, когда лепила лоб, вдруг осознала, что он не потеет.
Что за лихорадка такая, из-за которой человек не потеет?
На середине работы я остановилась, чтобы руки немного отдохнули.
– Возможно, вы известный картограф, – предположила я. – И действительно побывали в плавании, но вы не пират. У вас слишком чистая кожа и здоровые десны.
Ага, я проверяла.
– Известный картограф с другой стороны Земли. – Я изучала его безглазый бюст. – Но выросли вы в бедности. Работали на ферме вроде нашей. Вот почему вы не похожи на ученого. А ваш отец… вот он был наемником, но в одну судьбоносную ночь встретился с вашей мамой, влюбился по уши и решил остепениться, отказаться от прежней жизни. Однако вам передалась его тяга к странствиям, вы хотели повидать свет.
Я размяла спину.
– Хотели запомнить каждый изгиб берега и каждую вершину гор. Хотели исследовать мир и сделать себе имя. Но вы этим не хвастаетесь. – Я помолчала, разглядывая лицо, ставшее мне таким родным. – Ну, разве что среди друзей. И в своих публикациях. Разумеется, написанных другим человеком. Интересно, вы владеете многими языками или наняли переводчика, чтобы он донес вашу историю до более широкой публики? Если да, то где он?
Моя история нисколько не впечатлила Золотого. Он с хрипом втянул в себя воздух.
Оставив скульптуру, я вернулась к кровати и сняла горячие компрессы с его лба и груди. Завела часы, посмотрела время. Пора было принести еще лекарства, поэтому я сходила на кухню и налила чашку того, что утром заварила Энера. Возможно, холодный чай пойдет ему на пользу. Когда я вернулась, его дыхание успокоилось.
Я помешкала, прежде чем приподнять его голову, чтобы напоить.
– И почему вам вдруг стало лучше? – Я опустила чашку. Несмотря на наши усилия, его состояние только ухудшалось с тех пор, как мы принесли его домой. Я начала сомневаться, не ошиблись ли мы с диагнозом. Может, у него какая-то другая лихорадка, о какой я никогда прежде не слышала.
Был лишь один способ выяснить.
Я убрала кружку и отнесла миску с тряпками обратно на кухню.
Пока пусть просто отдыхает.
Тьма проникала в наши души с каждым днем все больше, если «дни» вообще продолжали существовать. Она подкрепляла мамины страхи и заостряла бабушкин язык. Я становилась тревожной и резкой. Моя дорогая матушка, увидев мою скульптуру, когда пришла освободить меня от обязанности присматривать за больным, в шутку спросила, не влюбилась ли я часом. В ответ я чуть на нее не набросилась.
– Не говори глупости! – прошипела. – Я не влюбляюсь!
Я вылетела из комнаты. Не прошло и четверти часа, как меня охватило сожаление. Когда я вернулась, чтобы извиниться, в комнате была и Ката: они сидели на стульях и шептались, низко склонившись друг к другу.
Я напрягла слух, пытаясь расслышать слова, но ничего не вышло.
– В чем дело?
Темно-серые глаза Каты метнулись ко мне, в то время как взгляд матери опустился в пол, отчего груз вины стал еще тяжелее.
– Пока ты спала, заходила Лутас. – Бабушка кивнула на тонкий тюфяк на полу, где я задремала во время бдения. Я не спала в постели с тех самых пор, как нашла Золотого. – Говорит, по Гоутиру рыскают разбойники. С покровительством ночи они могут грабить нас хоть двадцать четыре часа в сутки.
Она сплюнула.
Взгляд Энеры скользнул к мужчине в постели.
– Вдруг они ищут… его?
– Разве разбойники отличаются преданностью? – Я скрестила руки на груди, по позвоночнику поднималось раздражение, как по лестнице. – Или же он в большей опасности, чем мы?
Когда мягкий взгляд мамы встретился с моим, я опустила руки.
– Извини за резкость.
Она лишь улыбнулась и пожала плечами.
Проскользнув за спинку стула Каты, я подошла к Золотому и положила ладонь ему на лоб.
– Он все еще горит, но дыхание улучшилось. Я не делала холодных компрессов и не давала лекарств, только немного бульона.
Энера встала и тоже потрогала его лоб.
– Как странно. Но раз это помогает…
Она взглянула на меня и пожала плечами.
Тяжко вздохнув, ужасно уставшая, я опустилась на край кровати, слегка подвинув Золотого.
– Не стоит переживать о разбойниках. Мы живем в глуши. Слишком далеко добираться, а брать особенно нечего.
Ката злобно прищурилась, будто я оскорбила ее ферму – полагаю, в самом деле оскорбила.
– Посевы гибнут, солнечного света нет… Скоро продовольствие на этой Земле станет дороже золота.
Упоминание золота обратило мое внимание обратно на умиротворенное лицо Золотого. Мне все еще отчаянно хотелось его изобразить, меня не удовлетворяла ни скульптура, ни множество набросков, которые я сделала. Казалось, в одном произведении я могла отразить лишь крупицу его облика, и потребуются тысячи работ, чтобы по-настоящему передать то, что видели глаза.
– Должно быть холоднее, – добавила Ката, кивая на окно с бесконечной ночью за ним. Действительно, без Солнца каждая ночь должна быть холоднее предыдущей. И все же, казалось, температура зависла прямо перед нулем. Возможно, дело в Луне, которая стала больше и ярче, а появлялась чаще.