Бог войны и любви
Шрифт:
— Mon Deiu, — прошептала она и добавила непослушными губами: — Гос-по-ди!..
Короткий вздох прервал ее мольбу. Казалось, перевел дыхание, и Анжель, встрепенувшись, успела увидеть, как темная фигура проворно отпрянула в тень, слилась со стеной, сделалась неразличимой, однако и из тьмы достигал лица Анжель жгучий взор незнакомца. Она не сдержала короткого вскрика, но тут же, спохватившись, зажала рот ладонью. Поздно — Лелуп уже оказался рядом.
Он видел в темноте, подобно дикому зверю, и ринулся вперед, в непроницаемую тьму. Послышались звуки потасовки, набежали на шум другие французы, и Лелуп вскоре появился в свете костра, утирая окровавленные губы и чудовищно ругаясь, а за ним его сотоварищи волокли какую-то высокую фигуру в черной рясе. От нее остались сплошные лохмотья, сквозь которые проглядывало поджарое, мускулистое тело, однако, не замечая своей полунаготы, монах старательно прикрывал капюшоном лицо.
— А ну, чего прячешься? Покажи-ка свою рожу! — рявкнул Лелуп, однако Туше схватил его за руку:
— Черт с ним! Может, у него обет скрывать лицо? Помните, в Испании мы сожгли монастырь, в котором все монахи дали обет молчания на всю жизнь? Даже друг с другом не разговаривали, объяснялись знаками. Ну уж и орали они, когда горела их обитель!
— Ты предлагаешь его сжечь? — усмехнулся Лелуп, и Анжель передернуло.
— Нет, — вкрадчиво протянул Туше. — Я предлагаю взглянуть на его крест. Я знавал в Москве двух-трех русских толстобрюхих священников, у которых кресты были украшены очень и очень недурными камешками.
— Видать, религия — твой конек. Надо полагать, ты не замедлил забрать эти кресты? — Лелуп проворно обшарил рваную рясу, но не нашел ничего, кроме простенького, потемневшего от времени серебряного крестика, который отшвырнул с величайшим презрением, но Анжель успела заметить, что монах торопливо прижал крест к губам, прежде чем снова надеть на себя.
— Осечка! — хмыкнул Лелуп. — Ну-ка, Туше, напряги мозги, что ты еще знаешь о монахах?
Туше всей пятерней поскреб грязную, засаленную голову.
— Ну что тебе сказать? — произнес он раздумчиво. — Помнится, одному священнику мы спалили слишком густую бороду, чтобы лучше расслышать, где он прятал церковные сокровища.
Глаза Лелупа сверкнули:
— А вот мне кажется, что этому придурку мешает говорить капюшон на его башке. Что, если снять с него рясу, но, чтобы рук не пачкать, зажечь эту дерюгу?
Анжель тихо ахнула, и быстрый, как молния, взгляд из-под капюшона пронзил ее. Сердце забилось в горле, да так, что она с трудом могла дышать, с трудом разомкнула губы, чтобы вымолвить:
— У-мо-ляю вас…
Сабля вывалилась из рук Лелупа, и он обернулся к Анжель с выражением величайшего изумления на своем заросшем кабаньем лице:
— Что я слышу?! Ты наконец-то разинула рот, девка?
— Да брось ты, Лелуп! — захохотал Туше, и к нему присоединились остальные французы. — Не далее вчерашнего вечера я слышал, как твоя мадемуазель орала во всю мочь — вот только не понял, от радости или от страха.
— А мне что за дело ее радость? Быть с ней — все равно что в сугроб толкать, так эта сучка холодна. Ну, конечно, я помял ей бока, чтобы хоть ноги раздвинула пошире!
Анжель на мгновение зажмурилась. Почему-то ей было невыносимо стыдно перед монахом. Его взгляд жег ее, как огонь, хотя она даже не могла увидеть его лица.
— Стыдись! — Туше обращался к Лелупу, но при этом похотливо поглядывал на Анжель. — Ты позоришь знамя французской галантности! Уверяю тебя, какая-нибудь московская барыня, сквозь которую подряд прошел десяток наших молодцов, с удовольствием вспомнит каждого из них, ибо они ублажили не только себя, но и даму!
— Ну, эту льдину только факелом можно растопить! — злобно ощерился Лелуп, и в глазах Туше блеснула робкая надежда:
— Если она тебе уже надоела, я бы не прочь попробовать свои силы… авось у нее будет что вспомнить!
— Да и на меня дамы никогда не обижались, — подал голос Толстый Жан, а ему вторили еще трое.
Анжель поднесла руку ко лбу, силясь вспомнить что-то. А ведь нечто подобное уже случалось с ней… неприкрытая похоть в глазах мужчин, насмешки — и полная безысходность, полная беспомощность!
Голос Лелупа вернул ее к действительности.
— Ты, кажется, упоминал о крестах с красивыми камушками? — спросил он с самым безразличным видом.
Однако Туше не обмануло это напускное равнодушие:
— Ну, ты хватил, Лелуп! Не высока ли цена за девку? Мне ведь она нужна только на разочек!
— Покажи крест! — не терпящим возражений тоном сказал Лелуп, и Туше, мученически закатив глаза, принялся шарить под одеждой, с трудом продираясь сквозь надетые на него женские шубы и салопы.
Наконец что-то блеснуло в его грязной руке, и этот блеск словно высек искру в прищуренных глазах Лелупа.
— Ты отдашь мне крест, — изрек он таким голосом, что бедный Туше поперхнулся. — Но девку возьмешь не один раз, а… сколько тут камешков, пять? Ну вот, пять раз. Ладно уж, шестой — за сам крест.
— Но крест-то с капелькой наверху! — начал торговаться заметно повеселевший Туше. — Семь раз.
— Черт с тобой, — отмахнулся Лелуп. — От нее не убудет. И еще вот что, Туше. Если тебе удастся растопить этот сугроб, то получишь награду: восьмой раз!
— Думаю, что заработаю и девятый, — с самодовольным видом изрек Туше, но тут вмешался Толстый Жан:
— Как хочешь, но это не по-товарищески, Лелуп! Если бы мы знали, что ты просто хочешь заработать на своей девке, то смогли бы кое-что предложить. Я ведь ушел из Москвы не с пустыми руками… да и другие тоже!
— Разумеется! — поддержали его остальные. — Мы заплатим тебе, Лелуп!
— Теперь для меня ты и свободного вечерка не отыщешь? — Лелуп грубо облапил Анжель. — Между этой толпой и не втиснешься! Впрочем, я еще посмотрю, что вы там предложите. А ну, выворачивайте карманы!
И тотчас же воспламенились французские натуры, способные возбудиться от малейшего намека на блуд. Мужчины, одетые подобно Туше, принялись торопливо рыться в своих шубах-салопах, а Туше по-хозяйски схватил Анжель за руку и потянул к себе: