Богат и славен город Москва
Шрифт:
– «Аллах на небе, хан на земле, – принялся читать казначей вполголоса. – Ты мне друг и я тебе друг, а зятя твоего Витовта распознай. Посылает он мне и хану золото и увещевает меня и хана со всей Ордой пойти ратью на тебя, а землю твою сжечь…»
– Погоди, – прервал князь чтение, – как мыслишь, с чего Всемогущий о нашей земле вздумал заботиться?
– И мыслить нечего: хитрит старая лиса. Его хитрость белыми нитками шита, верней – золотыми.
Иван Кошка намекал на то, что в письме такие слова, как «я», «мы», «нас», были написаны золотом.
– Только и Витовт хитёр, – подумав,
– После стояния на Угре не объявится.
– Верно. Другой раз позор принимать посовестится, пожалуй. Однако оба ошиблись. И дня не прошло после чтения Едигеева письма, как в Малые сени ворвался запыхавшийся мужичонка. Дворяне хотели его прогнать, а он изловчился, проскользнул.
– Доложи великому князю! – крикнул он Тимофею, вышедшему на шум.
Тимофей с удивлением оглядел тщедушного мужичонку в дырявом зипуне.
– Тебя на крыльцо неведомо как пустили, а ты к великому князю. Эй, стража!
– Погоди кликать стражу, дьяк. Дело у меня к великому князю первоважнейшее. Важнее того дела не может и быть.
– Говори.
– Одному великому князю скажу.
О том, чтоб пустить мужичонка к великому князю, нечего было и думать. С другой стороны, вдруг у него безотлагательное донесение? Чтоб не попасть впросак, думный дьяк Тимофей вызвал Ивана Кошку.
Казначей каждому был известен. Каждый знал, что князю он правая рука. Противиться казначею мужичонка не посмел.
– Готовь рать, боярин, – зачастил он поспешно. – Витовт движется на Москву.
– Отколь тебе ведомо?
– Своими глазами видел. На Угре около Вязьмы встретил литовские рати. Великой силой идут. Я, как увидел, так и бросился в Москву.
– Бегом от Вязьмы бежал? – спросил казначей недобро.
– Бегом, боярин, чуть не всю дорогу бегом. Как ноженьки выдержали?
– Что ж коней не востребовал?
– Где ж это видано, чтоб коней давали даром?
– А заплатить нечем было?
– Нечем. От голода чуть не помер. Сам небось знаешь: деньги – еда, без денег – беда. Может, великий князь меня за усердие пожалует?
– Значит, в карманах пусто?
– Ни единой денежки.
– А это что? – казначей рванул полу дырявого зипуна, кое-как висевшего на мужичонке. Ветхая пестрядина лопнула, на пол полетели серебряные кругляки.
– Говори, кто подослал? На чьи деньги куплен? Мужичонка рухнул в ноги.
– Не погуби, боярин, не куплен я. Про деньги солгал. Остальное как есть правда-истина. Деньги в лесу нашёл. Уж не знаю, кто обронил. Не оставлять же было лисам, волкам и Медоедам. Им без надобности.
– Ордынской чеканки, – сказал Тимофей, подняв с пола один кругляк.
– Едигей подослал?
– Неправда то! Чем хочешь поклянусь, боярин. Витовта видел на Угре. От самой Вязьмы бежал, чтоб упредить.
– Стража! В застенок!
– Пощади! Я не для себя, для Москвы старался.
– Ведите.
– И-эх! Пропадаю за всех.
ГЛАВА 18
В обход, через леса
Этот проклятый народ передвигается так легко, что никто не поверит, если сам не увидит.
Княжна отложила пяльцы с золотым шитьём и выглянула в прорезь расписной ставеньки. Заснеженное подворье словно вымерло. Даже снег не был примят. Хозяин хором, Киприян Борисович, уехал в Москву хлопотать о «Владимирской». Почти вся челядь отправилась с ним, чтобы свита боярина выглядела внушительной. Дома кроме двух-трёх конюхов остались одни лишь женщины. А для них другого дела не придумали, как сидеть по горницам да по каморкам, ткать, прясть, низать бисер и небылицы сказывать. Тоска.
Княжна отвернулась от оконца и огляделась по сторонам. Хоть бы что-нибудь оказалось новым, не виденным ранее. Всё привычное, надоевшее: светлые изразцы раскалённой печки, белые скатёрки и полавочники с прошвами, расписной сундук, окованный узорными скобами, на нём – блюдо с заедками.
«Хорошо странствовать по дорогам. Идёшь и не знаешь, что приключится завтра. Кого встретишь, тоже не знаешь». Княжна взяла пяльцы и лениво продёрнула сквозь ткань иглу с золотой нитью. Слишком длинная нить завернулась в сложную петлю. Княжна потянула – нить оборвалась. С досады княжна бросила пяльцы в угол, подумав, выдернула из кос треугольные косники, расшитые мелким речным жемчугом. Освобождённые волосы рассыпались по плечам чёрной волной.
«Уйду, – решила княжна и почувствовала, что способна уйти в самом деле. – Уйду, и никто меня не удержит. Подамся в Москву, повидаюсь с иконниками, про которых Патрикей сказал, что нет им равных».
Задумав побег, княжна начала собираться в дорогу: тайком раздобыла перемётный дорожный мешок, сухари, сало.
Тут пришли дурные вести от брата. Он вновь ничего в Орде не доспел. Иван Михайлович Тверской опередил его, сам на сей раз явился в Орду, и не с пустыми руками явился – с выходом и дарами богатыми. Принимала Орда Тверского с почестями. А Холмский как был безземельным князем, так им и остался. Ярлык на княжение не получил.
Из Орды Юрию Всеволодовичу вновь пришлось удирать. Но ни в Москву, ни во Владимир он вернуться не пожелал. Подался на новое место – в Архангельск. И по всему видать, жену и сестру к себе пока что выписывать не собирался.
Узнав об этом, княжна решилась.
– Сегодня на прогулку одна поеду, – сказала она княгине. – Конюхов не возьму. Вели оседлать Гнедка.
Княгиня всплеснула руками:
– Разве можно одной?! А если встретишь недобрых людей?
– Конь вынесет.
– Говорила я, говорила: не нужно девочку на коня сажать. Не послушался Юрий Всеволодович, едва дотерпел, чтоб четыре года исполнилось, взгромоздил дитятку в седло, – запричитала княгиня. – Если обычай есть сажать первого сентября малолетних княжичей в первый раз на коня, то для мальчонок он выдуман, им воинами быть. А тут надо такому случится: девочку-княжну в седло взгромоздили. Молила я Юрия Всеволодовича, не послушал.