Богатая белая стерва
Шрифт:
Она походила босиком по саду, покурила, сидя на краю пикантного декоративного бассейна, сконструированного больше столетия назад, ушла обратно в дом, чтобы прихватить бутылку вина и рюмку. Снова выйдя наружу, она увидела машину, припаркованную у самой калитки, внутри. Задняя дверь машины открылась и хорошо сохранившаяся, с врожденным достоинством, элегантно одетая женщина вышла на гравиевую дорожку. Она помахала Санди рукой.
Только не это, подумала Санди.
Женщина изящным шагом двинулась по дорожке к ней. На полпути к крыльцу она раздвинула
— Здравствуй, дорогая, — сказала она, светски радуясь.
— Здравствуй, мама.
Санди позволила женщине положить ей руки на плечи и запечатлеть светский поцелуй на левой щеке. Затем на правой.
— Вино, — сказала мать. — Как вовремя.
— Заходи, — сказала Санди.
Они зашли в дом. Эммерих, король всех дворецких, материализовался рядом.
— Что ж, привет, Эммерих! — воскликнула мать Санди весело. — Ты только слегка постарел.
— Доброе утро, мадам, — ответил он бесстрастно. — Не нужно ли вам чего?
— Просто проследи, чтобы нам никто не мешал, пока мы говорим, — и мать Санди стрельнула глазами.
— Да, мадам.
В столовой Санди достала второй стакан и налила вина.
— Ну, дай-ка на тебя посмотреть, дорогая моя! — пропела мать радостно. — Ты так же красива, как всегда. Дети здесь?
Санди помедлила, прежде чем сказать:
— Я уверена, что ты выяснила, что их здесь нет, перед тем, как прибыть с визитом, не так ли.
— Ну, не суди меня строго, дорогая моя. Я очень хочу их видеть. Тебе об этом известно.
— Мама! — почти крикнула Санди. — Мы видимся каждые пять лет, и ты всегда говоришь одно и то же! Если бы я кому-нибудь сказала, кто тебя не знает, что ты до сих пор никогда в глаза не видела ни внука, ни внучку, он подумал бы, что всю семью нужно отправить в сумасшедший дом.
— Не стоит быть такой эмоциональной, дорогая моя, — пожурила Хелен. — Ты прекрасно знаешь что ничто в мире не сделало бы меня счастливее, чем возможность обнять их обоих. Просто я очень занята все время, и практически никогда не…
— Ты знаешь, твоей внучке уже двадцать четыре года?
— Ну да? Большая девочка. Очень красивая, если верить тем фотографиям, которые ты мне прислала в прошлом году.
Санди закатила глаза. Безнадежно.
— Ну, не надувай губки, дорогая моя.
— Я не надуваю.
— Может, в этом году я их увижу, — предположила ее мать оптимистически.
— Почему бы тебе не отправить шофера и не поехать со мной? Я сегодня вечером еду в город.
— Не могу, дорогая, — Хелен улыбнулась виновато. — Я опоздаю на самолет. Шофер нанят на весь день. Мне нужно сегодня вечером быть в Сан Франциско.
Из чисто научного любопытства Санди спросила:
— А что такое сегодня вечером происходит во Фриско, что важнее, чем увидеть внуков в первый раз в жизни?
— Ничего особенного, просто концерт, который я должна посетить. Я одна из спонсоров.
— Я думала, что это против правил — вмешиваться
— Конечно. Но это — особый случай.
Некоторое время они молчали. Вино было кисловато. Санди подумала — не открыть ли другую бутылку? — но не стала этого делать.
— Ну а как дела в Швейцарии? — спросила она наконец.
— Лучше не бывает. Слишком много народу, правда, последнее время. Туристы все время бегут посещать этот уродливый отель неподалеку.
— Какой отель?
— О, ты знаешь. Вроде бы в этом отеле жил этот ужасный литератор, с брылами как у бульдога.
— Какой литератор?
— Ты знаешь. Тот, который написал ту ужасную книгу, про человека, похитившего свою приемную дочь и заставившего ее с ним спать. Жуть. Она, кажется, известная, эта книга. Я только название не помню. Такой мусор в то время печатали, ты себе не представляешь!
— Да, сегодня бы эту вещь не напечатали, — заметила Санди, глядя на мать иронически. — И то утешение.
— Конечно не напечатали бы, — согласилась Хелен. — Нельзя позволять печатать такую грязь и называть ее литературой. В любом случае, место, где он жил — туда теперь приходят сотни каждый день, в основном бесхозные студенты какие-то, или кто они там. Твой отец и я решили переехать.
— Как он?
— Неплохо, спасибо. Артрит, правда, мучает.
Они опять помолчали.
— Теперь так, — сказала Хелен, — вот о чем я с тобой хотела поговорить, дорогая моя. Я могу понять, как женщина твоего возраста может увлечься, или даже влюбиться, в человека намного младше ее. Но…
— Мама!
— Нет, дорогая, не перебивай меня.
— Нет, уж я тебя перебью. Я в твои дела не впутываюсь. И я прошу тебя не лезть в мои.
— Я не из тех, кто вмешивается, дорогая. Ты об этом знаешь. Но люди говорят разное.
— Ну да? Иди ты!
— Да, представь себе. Я очень хорошо тебя понимаю, дорогая. Я сама — старый либерал в глубине души. Но тебе надо сделать так, чтобы тебя никогда с ним не видели в публичных местах. И никогда не появляться в этих жутких нью-йоркских притонах для среднеклассовых так называемых любителей искусства. Или поэзии? Не помню. Не важно. Помимо этого, выбор твой, дорогая моя — странный, если быть честной до конца. Он озадачивает. Нельзя озадачивать людей. Они бы охотнее тебя поняли если бы ты выбрала кого-нибудь из нашего круга, не важно, какого он был бы возраста. Он из другого класса, дорогая. Касательно же цвета его кожи, ты знаешь, я не расистка, но…
— Мама!
— Что, дорогая?
— Ты за этим сюда приехала? Ты остановилась здесь, на пути во Фриско, потому что ты — ты лично — озаботилась — чем? Приличиями? Классовыми различиями? Остентацией?
— Он черный.
— Запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь! [непеч. ] мать! Слышишь? Запрещаю!
— Ты следи за языком, молодая дама! — сказала Хелен строго. — Я не буду здесь сидеть и терпеть оскорбления от собственной дочери!
— Я тебя не держу.
— Ты меня выслушаешь!
— Не надейся!