Богатые — такие разные.Том 2
Шрифт:
Прошло довольно много времени, прежде чем я освоился в Нью-Йорке. Несмотря на наши субботние вечера, город долго оставался для меня лишь декорацией, каким-то чужим местом, где я был вынужден жить и работать. И лишь с отъездом Стивена Салливэна в Европу в марте 1929 года я почувствовал себя в безопасности и увидел, что Нью-Йорк в действительности предлагал мне много больше, чем Веллетрия в штате Огайо. Мне как раз исполнился двадцать один год, самое время вкусить удовольствия этого порочного города, и я был более чем готов позабыть предостережения Пола. Сэм был точно в таком же состоянии, что и я. Мы одновременно отбросили узду жесткой самодисциплины, и все то роковое лето перед кризисом, пока Стив валял дурака в Европе, мы вели себя так,
Мы вели себя как пара молодых сатиров. Я догадывался, что то была запоздалая реакция на смерть Пола. Долгие месяцы мы цеплялись за привычный уклад нашей жизни, но, в конце концов, настал момент, когда мы поняли, что жизнь наша неузнаваемо изменилась, и эта перемена нас не только возбудила, но и испугала. Нас сбивало с толку то, что все прежнее сместилось куда-то на обочину нашего пути, и, хотя мы понимали, что нам следовало приспособиться к новому, чтобы выжить, мы настолько растерялись, что поначалу даже не могли осознать своей новой роли, которую нам предстояло играть. Давление поднималось, напряжение росло, и, когда стало ясно, что для достижения равновесия необходимо сиять эту напряженность, мы обратились к любимому Полом способу расслабления.
Пол мог с симпатией относиться к нашим желаниям, но не к опасному отсутствию осмотрительности и здравого смысла. Божьи жернова неминуемо должны были начать стирать нас в самый мелкий порошок, это был лишь вопрос времени. Началось все в сентябре, когда девушка, с которой я встретился три раза, сообщила мне по телефону о своей беременности. В тот же день Сэму показалось, что и он не уберегся от столь же приятного сюрприза при своей последней встрече. Позже выяснилось, что и он, и его девушка ошиблись, но этот случай нас напугал. Мы решили обсудить, проанализировать и как-то изменить нашу личную жизнь.
— Во всем виноват Стив, — ворчал Сэм. — Если бы мы не обрадовались полной свободе, когда он уехал, то не отправились бы в кабак и не напились. Неудивительно, что хозяйка встретила нас словами: «Привет, сосунки!» С тех пор все покатилось под уклон.
Я взял карандаш, приготовившись записать новые правила поведения.
— Номер один, — начал я. — Никакого секса в офисе. Номер два: никаких забав иначе как в запертой спальне, вдали от глаз и ушей прислуги. Номер три: не связываться со случайными девками в забегаловках. Номер четыре: всегда пользоваться презервативами. Номер пять: полная респектабельность одежды, поведения и манер. Номер шесть: церковь по субботам.
— Это последнее я предоставляю вам, — заметил Сэм. — Но следующей приглянувшейся мне девушке я назначу свидание не раньше, чем через полгода, и за это время не притронусь ни к одной. И каждую неделю, без пропуска, буду писать письма своим родителям.
— А я, может быть, приглашу в гости мать, — задумчиво заметил я. — И она увидит, что вопреки всем ее опасениям, я веду высоконравственную христианскую жизнь.
Неделей позже я встретился с Вивьен Коулимен. Мне удавалось обманываться, считая, что я стал вести себя разумно в личной жизни, но, как показали последовавшие события, то была лишь короткая передышка. И в конечном счете я спрыгнул с горячей сковородки прямо в огонь.
Глава вторая
В то лето Сэма охватила страсть к какой-то популярной мелодии прошлого в исполнении «Александер-рэгтайм бэнд», и он крутил свою любимую пластинку с утра до вечера. Классикой он не интересовался, но был привержен всем разновидностям американской музыки, от рэгтайма до диксиленда и от блюза до блуграсса, хотя сам не играл ни на одном инструменте. Когда Кевин окончил юридический факультет в Гарварде, показал спину своей состоятельной семье и поселился в Гринвич Виллидже, чтобы писать свой Большой американский роман, мы часто приглашали его и нескольких его друзей-музыкантов к себе домой, чтобы помузицировать, а Сэм даже записывал эту музыку. Сохранившиеся у меня воспоминания о том лете вертятся в стремительном ритме нашей жизни в офисе, где всех нас зачаровывало вызывавшее головокружение мелькание цифр на ленте аппарата, передающего котировки ценных бумаг. Не менее стремительный ритм был свойствен и домашней жизни, когда Кевин с друзьями поднимали в жилом квартале оглушительный шум, все мы напивались самогонного джина, наши девушки сбивали свои каблуки, изо всех сил вытанцовывая чарльстон под звуки песенки: «Да, сэр, это мой ребенок» или же под Миф-Моуловский вариант рэгтайма «Александер-оркестра».
Это было до того, как Божьи жернова побудили нас с Сэмом провести нашу сентябрьскую реформу. И даже до того, как те же Божьи жернова стали перемалывать нас, вместе со всей Америкой, в октябре. Однако тень от этих жерновов уже упала на дорогу, по которой победно шествовали инвестиционные банкиры, и когда в начале сентября под бременем мечтаний о миллионах рынок заколебался, тень эта стала слишком угрожающей, чтобы ее не замечать. Несмотря на то, что рынок быстро выправился, мы собрали совещание партнеров, чтобы обсудить будущую политику на случай очередной такой неприятной «технической корректировки». Хотя шла упорная болтовня о том, что все будет в порядке, закрадывалось беспокойство, как бы дела не пошли гораздо хуже.
Наконец старший партнер, Льюис Карсон, выглядевший как гибрид постаревшего Дугласа Фэрбенкса и Джона Барримора, внес предложение встретиться с братом Стивена Люком, чтобы ознакомиться с состоянием портфеля нашего инвестиционного треста. Было общепризнанно, что в случае любого спада, в первую очередь, пострадали бы спекулятивные акции, и мы подумали, что пора отказаться от самых рискованных инвестиций.
Никому не хотелось брать на себя труд встретиться с Люком Салливэном. Как ехидно заметил Клэй Линден, после отъезда Стива Люк стал похож на Муссолини, правда, без всех его положительных качеств.
— С Люком могу поговорить я, если вы не возражаете, — скромно предложил я. — В последнее время у нас с ним установились хорошие отношения. — То была абсолютная ложь, но я всегда искал пути укрепления своего положения в банке и подумал, что иметь зацепку в фирме «Ван Зэйл Партисипейшнз» было бы для меня полезно.
Другие партнеры понесли ритуальный вздор о том, что я слишком молод, но когда эта тема иссякла, с облегчением поручили мне эту миссию. И я направился вниз, к столу, отведенному Люку в большом зале. Кто-то сказал мне, что Люк ушел к своему брату Мэтту, и я зашагал по Уиллоу-стрит к офису «Ван Зэйл Партисипейшнз». Трест занимал несколько прекрасных комнат на третьем этаже. В приемной какая-то полинявшая блондинка маникюрила свои алые ногти, сидя перед пишущей машинкой, а через открытую дверь президентского кабинета я увидел Мэтта Салливэна, который сидел, положив ноги на письменный стол, с сигарой в одной руке и плоской фляжкой в другой. Он разговаривал с кем-то, но его собеседника мне не было видно, и я подумал, что это, наверное, Люк. Меня так разозлила несолидная атмосфера офиса и тот факт, что банк «Ван Зэйл» мог быть тесно связан с таким заведением, что я, не обращая внимания на секретаршу, без предупреждения вошел в кабинет Мэтта.
Разговор оборвался. Когда собеседник Мэтта удивленно обернулся, я его не узнал, да, впрочем, даже и не сразу на него посмотрел.
— Доброе утро, — учтиво приветствовал я Мэтта. — Простите, что прервал ваш разговор, но дверь была открыта и я подумал, что вы не очень заняты. А что, ваш брат здесь?
— Он вышел в туалет. Сейчас будет, — как обычно грубовато, ответил Мэтт и поднялся на ноги. Он был крупным мужчиной с атлетической фигурой, воспаленными голубыми глазами и похожими на шерсть животного вьющимися волосами, нависшими надо лбом. — Ах да! Вам приходилось встречаться раньше? — его глаза перебегали с меня на незнакомца с непонятным для меня удовольствием. — Вы знакомы?