Богатырь и Звезда Сварога: Быль 2
Шрифт:
Офела дала наказ сыновьям собрать осколки кувшина, фыркнула на мужа и быстрым шагом скрылась в сенях.
— Полно вам…, Ермола, я лишь поблагодарить хотел… — Яромир положил руку на плечо друга. — Успеется ещё…
— От тебя столько зим ни слуху, ни духу, а потом ты сваливаешься нам на голову, отделанный, как кусок мяса… Нет, брат, не приму отказа! Мигом за стол!
Яромир, понимая, что от Ермолы ему уже не отвертеться, вслед за хозяином вошёл в дом, где Офела уже успела накрыть на стол.
Пока Ермола наказывал заметно подросшему
Только Ермола расположился за столом, как за ним по пятам на кухню прошлёпала девочка и протянула маленькие ручки отцу, выпрашивая, чтобы тот усадил её на колени.
— Больно хорошенькая у вас дочурка! — Яромир улыбнулся девочке, которая, застеснявшись, спряталась за отцовской рубахой.
— Дак то же! — Ермола гордо выпячил грудь. — Краса наша, Марфа!
— Которой уже пора спать! — перебила мужа Офела, взяла трущую глаза Марфу на руки и унесла в другую комнату.
Ермола проводил жену взглядом, нырнул за печку и вытащил оттуда припрятанный им бурдюк.
— Всё так же прячешься, как заяц? — улыбнулся Яромир.
— Как не прятаться? — косясь на дверь, Ермола наполнил кружки медовухой и спрятал бурдюк обратно. — Коль увидит — тут же отберёт, бестия! Ну, за встречу!
Яромир хотел стукнуться кружками, но Ермола лишь покачал головой и залпом осушил свою, показывая другу сделать тоже самое.
— Ну, рассказывай, богатырь. Где тебя черти носили? — заметно повеселевший Ермола хлопнул Яромира по плечу.
— Долгая получится история… — протянул Яромир. — Готовь ещё бурдюк и, скорее всего, даже не один…
Ермоле Яромир рассказывал всё в красках, ничуть не стесняясь в выражениях.
После болотной ведьмы и ссоры со стариком Ермола молча встал, достал всю схороненную медовуху и поставил кружку для Офелы, которая уже уложила детей и вернулась за стол.
При виде заначки мужа она гневно нахмурила брови, но перебивать Яромира не стала. Успеется ещё припомнить…
Когда Яромир дошёл до Слав-города, князя Игоря и жизни в гридне, то Ермола так заслушался, что перелил медовуху, залив весь стол и платье Офелы, за что тут же получил нагоняй мокрой тряпкой.
— Да-а… — задумчиво почесал трёхдневную щетину Ермола. — Вот так, жена…, живём себе, живём и знать не знаем, что всё это время со Славичем якшались. Сын самого Ярослава! Целое княжеское благородие, а мы тут ему черствый хлеб с вонючим салом…
— Брось мне это! — захмелевший Яромир в сердцах хлопнул ладонью по столу, от чего все предметы на нём подскочили. — Ничем от вас я не отличаюсь! Вот, погляди, такие же руки, ага… и ноги! И вообще…
— Дак, теперь, значит, заживём?! — перебил его Ермола, радостно хлопнув его по плечу. — Расскажешь князю в каком гузне наши Три дуба увязли, как всё наладится…
— Не наладится. — хмуро пробурчал Яромир и стыдливо отвёл взгляд в сторону. — Нет у меня больше брата…
Офела, при виде помрачневшего Яромира, встала из-за стола, вышла в сени и вернулась обратно уже с целым бочонком медовухи, от чего глаза Ермолы выпучились, как два перепелиных яйца.
— Что? — фыркнула она на мужа. — Думал, что у тебя одного в загашниках припрятано? Не видишь, беда у человека! Помоги лучше, а то сидишь, как истукан!
Ермола подскочил к жене, бережно принял бочонок, проворно выдернул пробку и, только пропустив пару кружек в тишине, Яромир смог продолжить.
На лагере Серых волков и резне в Крайней бочонок заметно опустел, а сквозь пелену оконного пузыря уже во всю пробивался тусклый лунный свет.
Яромир закончил рассказ и наступило долгое молчание.
Всё это время Яромир водил пальцем по кромке дубовой кружки, Ермола задумчиво барабанил пальцами по столу, а Офела нервно теребила уголок ситцевого платка.
— Кривжа, Кривжа. — пробурчал Ермола, встал из-за стола и стал медленно ходить из угла в угол. — Плохо, очень плохо… Помнишь его, жена?
— Такого-то попробуй забыть. — Офела продолжала крутить платок, не отрывая испуганного взгляда от стола. — От него так и веяло злом. Скорее, даже смертью…
— И долго он тут прожил? — нервно тряс бочонок Яромир, пытаясь вызволить со дна остатки медовухи.
— Дак, они с Гривой и Патшой ещё, чай, до нас тут поселились.
— Я хорошо помню его, — Яромир заметил, что руки Офелы заметно задрожали, а голос стал холодным и мрачным. — Он любил мучать животных, снимать с них заживо кожу, душить и топить…
— Ой, понапридумываешь сейчас на пьяную голову! — махнул рукой Ермола, закатил глаза и скорчил гримасу.
— И не капли я не вру! — Офела смяла платок в тугой шарик и бросила им в Ермолу. — И что, что мне зим шесть тогда было?! Отцу рассказывала. Он к Гриве ходил, к Рознегу, только всё без толку. Ещё Кривжа других детей бил, душил… и брата своего заставлял на всё это смотреть.
— Дак, это значит у них в крови — смертоубийством заниматься!
— И никто ничего не сделал, после того как Патша…?
Яромир осёкся. Он снова вспомнил большие зеленые глаза Вереи.
— Тут что творилось! — Ермола с напущенной заумностью скрестил руки за спиной, как обычно любил это делать, когда приходилось рассказывать длинные истории. — Эта скотья морда, нажрался до усёру и припёрся к Вассе, только дочку её дома не застал. Тогда, недолго думая, он ей шею так сдавил, что бедняжка вся посинела. Своими глазами видел! Жуть!
— А с дочкой что?
— Дак, этот бухущий в гузно полудурок, вынюхал девчонку, загнал её в лес, где и задрал, как волк! Точно! — вскрикнул Ермола, подскочил из-за стола, с грохотом перевернув стул, за что снова получил от Офелы. — А ну, женщина, держи себя в руках! Дак, всё же сходится! Раз сыновья Гривы — поганые пёсьеморды, то и Грива такой же! Всё, Яромир, сейчас же идём и собираем мужиков — травить срамное отродье!